Беседу вела Наталия ЛОСЕВА
Фото из архива Ии НИНИДЗЕ
ИЯ ПО-ГРУЗИНСКИ — «ФИАЛКА». И КТО МОГ ЗНАТЬ, ЧТО ЭТОЙ ТАЛАНТЛИВОЙ
ДЕВОЧКЕ С ТАКИМ НЕЖНЫМ ИМЕНЕМ ПРИДЕТСЯ ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ ВОЙНУ,
ГОЛОД, ХОЛОД И ОДНАЖДЫ НАЧАТЬ ЖИЗНЬ ЗАНОВО.
ИЯ, РАССКАЖИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, О СЕБЕ, О СВОЕЙ СЕМЬЕ.
— Я родилась в Тбилиси, красивом городе. Была большая семья: дедушка, тетя, мама моя, бабуля и я. У мамы был потрясающий голос, еще до моего рождения она училась в консерватории, потом вышла замуж, родилась я, и мама всю жизнь посвятила мне. Она окончила Пушкинский филологический институт, русский язык и литературу преподавала в школе всю жизнь. Мама никогда не
произносила ни одного лишнего слова. И если она говорила,
то всегда как в воду глядела — конкретно, сжато.
Дедушка мой был генеральным директором Внешторга
Грузии. Представляете, что это? Он был настоящим горожанином-тбилисцем, сумасшедшим тамадой. Двери нашего дома не закрывались, всегда накрывались огромные столы. У
нас стоял рояль, и мама музицировала, а бабушка пела. Или
наоборот.
Бабушка моя, княжна, была интеллигентнейшей женщиной, про ее судьбу можно целую книгу написать. Дедушка безумно любил ее, они буквально с полуслова понимали друг
друга. Дом у нас всегда был хлебосольный. Но когда я принесла первые деньги дедушке после фильма «Не горюй!», он
ответил: «О, генацвале! Значит, ты скоро будешь кормить нашу семью». И засмеялся.
И КАРЬЕРА ВАША ВЕДЬ НАЧАЛАСЬ В РАННЕМ ДЕТСТВЕ?
— Я с детства мечтала
быть балериной и никогда не думала, что стану актрисой. Ходила в балетный кружок, потом училась в хореографическом
училище. Первая моя роль — в 7 лет у Георгия Данелии в
фильме «Не горюй!». Георгий Николаевич искал тогда маленькую девочку на роль одной из дочерей Софико Чиаурели. И он обратил внимание на меня, потому что я была очень
худая, у меня была большая такая челочка, большие два зуба и большие два уха. Данелия пришел в наш балетный кружок, показал на меня пальцем и сказал: «Мне вот эту, пожалуйста, самую маленькую девочку».
Так я попала в этот мир, поначалу, естественно, не осознавая того, что происходит. Мне просто все нравилось… Когда
меня привели на кинопробы на «Грузия-фильм», я зашла в эту
большую студию, меня посадили на вертящийся стул, начали
снимать с разных точек… И я очень хорошо помню, как оператор Юсов, увидев меня, сказал: «Она очень похожа на Одри
Хепберн!» И потом он сказал второе: «Вот если б она чуточку
пораньше родилась, она бы сыграла Наташу Ростову. Это же
Наташа Ростова сидит, кареглазая Наташа Ростова!»
После проб я вышла к маме, которая меня ждала, и сказала: «Мамочка, ты знаешь, меня с кем сравнили? С актрисами Наташей Ростовой и Одри Хепберн!»
Весь этот мир был для меня как праздник. Ведь я снималась в «Не горюй!» с такими великими актерами, как Верико
Анджапаридзе, Софико Чиаурели, Буба Кикабидзе, Серго
Закариадзе…
А «МЕЛОДИИ ВЕРИЙСКОГО КВАРТАЛА»?
— В этом фильме я снялась только
благодаря маме. Мне тогда исполнилось 12 лет. Я была
страшная озорница: гоняла в футбол во дворе с ребятами,
стояла в воротах, любила поругаться, подраться. И вот я, такая хулиганка, съезжала однажды по перилам в своем хореографическом училище и наткнулась на второго режиссера. Она меня, эта Римма, обняла, посмотрела сверху вниз:
«В кино не хочешь сниматься?» Я говорю: «Нет». Она: «Странная девочка какая…» И тут наша вахтерша на проходной —
худая, серьезная женщина в маленьких круглых очочках, курившая «Казбек», строго произносит: «Вы точно попали. Это
актриса. Да, да, вы должны ее снять». Я уже хотела вырваться и убежать, но Римма успела быстро написать записку и сунуть мне ее в карман фартука.
К вечеру мама, когда чистила мне форму, обнаружила эту
записочку. «Что это, Ия?» — «Да, мамочка, ты знаешь, вот сегодня заходила какая-то тетенька, из киностудии». Мама читает: «режиссер Георгий Шенгелая». А мама выросла в одном
дворе с Георгием и Софико и прекрасно их знала. Она позвонила на студию на следующий день, и меня опять привели на
«Грузия-фильм». Конкурс был огромный, но меня утвердили
на одну из главных ролей.
После «Мелодий Верийского квартала» был фильм «Первая ласточка», который сняла Нана Мчедлидзе. Потрясающий фильм о грузинских футболистах. За ним — «Странствующие рыцари». И вот потом уже Леонид Квинихидзе искал
актрису на роль Денизы — мадемуазель Нитуш.
РАССКАЖИТЕ ПОПОДРОБНЕЕ О СВОЕЙ РАБОТЕ В «НЕБЕСНЫХ ЛАСТОЧКАХ».
— Знаете, сейчас, через 25 лет, я встречалась с Леонидом
Александровичем Квинихидзе в Санкт-Петербурге. Мы с ним
взахлеб до утра разговаривали, и он рассказал мне вот такой эпизод.
В то время в Советский Союз приехала группа фильма
«Синяя птица», где снимались Джейн Фонда и Элизабет Тейлор. Они обитали тогда на «Ленфильме». И в качестве некоего смотра студии режиссеру Джорджу Кьюкору, который в
свое время снимал Одри Хепберн в фильме «Моя прекрасная леди», показывали, как в СССР проходят кинопробы и
как утверждают актеров. И вот заводят его в зал, где сидит
большой худсовет — режиссеры, операторы, директор студии, и идет «война» за меня. Леонид Квинихидзе говорит, что
«она должна сниматься в этом фильме», ему отвечают — «она
же маленькое дитя, она не осилит двух серий, это просто абсурд». Заинтересованный Кьюкор просит показать ему кадры с моих проб. После чего говорит: «Эта актриса стоит вот
столько-то миллионов долларов. Это Одри Хепберн в миниатюре. Дайте мне эту девочку, и я сделаю фильм о детстве Одри» (она еще жива была тогда). После этого наш худсовет решил, что раз уж такой великий режиссер американский оценил, то… Дать ему, конечно, ничего не дали, но меня на роль
утвердили. Вот такая история.
Прошло время, я уехала домой. И вдруг маме приходит телеграмма: «Поздравляем вас и вашу доченьку. Она утверждена на роль Денизы, мадемуазель Нитуш, в фильме “Небесные ласточки”. Целую крепко. Просьба, чтобы Иечка не болела». Все. Эту телеграмму я до сих пор храню…
К тому времени как начались съемки, я уже знала все музыкальные арии наизусть — и Миронова, и Гурченко. Бредила ими днем и ночью. Мама моя иногда просто с ума сходила
и говорила: «Что же мне делать—она не ест, не пьет, воздухом питается». Писала письма родным: «Она с ума сошла, она
меня не узнает. И во сне еще дрыгается…» Бабуля с тетей
приехали ко мне на день рождения, привезли сациви, хачапури, чтобы отпраздновать его хотя бы в номере. «Здравствуй, бабушка», — сказала я, обняла ее и тетю и упорхнула.
А встреча с Мироновым вообще сумасшедшая была. Мы
с ним познакомились буквально на съемочной площадке.
Все ждали его, охали: сегодня из Москвы приедет Миронов!
А мне хоть Николсон, хоть Миронов… (смеется.) Для меня это
образ приехал! Флоридон! Все, какой там Миронов?!
Он переоделся, зашел в кадр, повернулся ко мне: «Здравствуйте». Я говорю: «Здравствуйте».
— «Сколько тебе лет?» —
«четырнадцать». Он обернулся к Леониду Квинихидзе: «Леня,
и что — я с этой маленькой девочкой буду роман крутить?»
Он говорит: «Нет, с ее мамой».
— «Тогда тем более. Вы что, с
ума сошли?» И мне: «Ну, ты знаешь текст?» Я ему: «Я и ваш
текст знаю». «Ну, давайте, порепетируем и снимаем», — произносит Квинихидзе. «Не надо репетировать», — говорит Миронов. Он был, конечно, гением импровизации.
Квинихидзе моргнул глазом: включили камеру, «мотор,
начали!». И все пошло как по маслу. А в конце он меня испытал все же — поцеловал в щечку. Но ведь в пансионе «небесных ласточек» такого быть не может! И я как взвизгнула «А-аа-а-а!» Он испугался, говорит: «Господи, спаси Францию».
(смеется.) Так мы и работали с ним: каждый раз что-то придумывали, импровизировали.
А С ЛЮДМИЛОЙ ГУРЧЕНКО ВЫ ОБЩАЛИСЬ НА ЭТОЙ КАРТИНЕ?
— У нас не было столкновений вместе по сценарию. Я ее не видела.
Только слышала, что Людмила Марковна приехала. Много
времени прошло, и вдруг в прошлом году на моем творческом вечере она сделала мне подарок. До этого мы с ней
раза три встречались — открыв объятия, просто целовали
друг друга, вспоминали, говорили. А тут она вышла. «Генацвале, — сказала.— Где ты?» Я тут же поднялась. И она спела старый грузинский городской романс. Такой, что знает
целое поколение грузин. Она от и до пропела все правильно. Идеально, на чистом грузинском языке.
ЧТО БЫЛО ПОСЛЕ «НЕБЕСНЫХ ЛАСТОЧЕК»? ЭТОТ ФИЛЬМ СИЛЬНО ИЗМЕНИЛ ВАШУ ЖИЗНЬ?
— Да. Я уже поняла, что жить не могу без всего
этого. И слава Богу, что фильмы пришли, я опять начала
сниматься, приезжала в Россию. Когда я поступала во
ВГИК, приехала сюда, к Бондарчуку и Скобцевой. Мне было лет 15, а я уже была обручена с сыном Георгия Шенгелаи и Софико Чиаурели. Это целая история. Рассказывать?
А КАК ЖЕ, КОНЕЧНО!
— Дом Софико и Георгия я до сих пор вспоминаю
с трепетом. Там жила Верико Анджапаридзе, великая
грузинская актриса, мама Софико Чиаурели, и ее отец
Михаил Чиаурели. Верико была очень сильной и мудрой
женщиной, которая генетически все это вложила в свою
дочь.
Я не сразу узнала, что Верико каждое утро вставала и шла
на кладбище к сыну, старшему брату Софико. И не важно —
зима была или жаркое лето. Она сидела там, рассказывала
ему все, что происходило… Много лет она ходила в черном, и
эту свою внутреннюю трагедию пронесла через всю жизнь.
Софико Чиаурели для меня — это и подруга, и мама, и великая актриса. Это прошлое и будущее, она очень много для меня
значит. Софико все обо мне знает, следит за всем, что со мной
происходит. Она такая же сильная женщина, как была ее мама.
И я себя увидела в ней — как говорят, родственные души —
температура крови. Это внутренность, понимаете?..
А дом, где Софико жила и живет, стоит на том месте, где Михаил Чиаурели и Верико Анджапаридзе поцеловались в первый раз. Михаил тогда пообещал своей будущей жене, что построит здесь дом. Кто только не был гостем в этой семье — все
знаменитости, все театры и из России, и из-за границы.
А сейчас эта улица называется Верико — просто улица
Верико. В доме сначала было два этажа. Но во время войны
второй этаж продали другой семье. А недавно Софико надстроила третий и открыла там домашний театр. Лесенка, гримерная… Там все камерное, все миниатюрное. И висят
подлинники Пиросмани. Самого Пиросмани! Для меня это
было огромным счастьем…
Вот в этом доме я и познакомилась со своим будущим мужем — Николаем, Никушей…
За мной как-то заехали и взяли в гости к Софико и Георгию. Это был день рождения Сандрика, их младшего сына.
Мы с ним сидели в комнате и смотрели диафильмы, когда
вдруг зашел Николай. Он мне показался очень взрослым и
каким-то совершенно необыкновенным: борода, томные
большие сине-голубые, глаза…
…А потом Никуша заказал в своей художественной академии обручальное кольцо для меня. Я померила — а оно
мне мало. И когда кольцо растягивали — оно треснуло. Это
был первый неприятный звоночек…
ЧТО БЫЛО ПОСЛЕ ВАШЕГО ЗАМУЖЕСТВА И ПОСТУПЛЕНИЯ ВО ВГИК?
— А потом
все было по-разному: где-то — банально, где-то — с жизнью
столкнулась. Вначале мы жили в гостинице, перебивкой из
номера в номер c вещами, потом в коммунальной квартире.
И все это время с нами был Георгий Шенгелая. Потом он наконец-то нашел нам квартиру на Проспекте мира. И тут, как
Георгий уехал, я по-настоящему почувствовала, что я женщина — жена, и все.
Бабушка моя, княжна, дала мне белье постельное — в
кружевах, в бантиках, в рюшах — сама вышивала… И сказала: «Если я увижу хоть на одной из наволочек номерочек, нашитый для прачечной, — я тебя убью».
А утром мы вечно опаздывали в институт. Но у нас всегда
были загашники, чтобы машину остановить, на такси доехать. Разве может грузин на метро ездить? (смеется.) Как
бы тяжело ни было, у него все равно есть заначка. Сто процентов — умрет с голоду, но приедет как царь!
ДЕТИ У ВАС КРАСИВЫЕ…
— Дети — это самое большое богатство, что у ме ня есть. Дети, какие бы они ни были, для матери они самые самые. Вот спрашивают: кого ты больше любишь? Как это?
Что значит, кого больше?
Георгий вырос в театре Руставели. Он играл у Стуруа в
спектакле «Рождественская сказка». Он очень хорошо поет,
но стесняется. Нина же поет—так поет — потому что она во обще не боится ничего. Это такой военный ребенок: она ро дилась в 1991-м, когда стреляли. А в 1992-м уже началась
война. Не было ни горячей воды, ни холодной — была просто
блокада. Люди умирали от холода, стояли в очереди за хлебом и писали номера.
Тогда за секунду все изменилось, перевернулась вся
жизнь. Представляете: процветает Грузия — и вдруг, как
будто ее не было. Вся потухла — осталась одна темнота. И
самое страшное, когда дети хотят есть, а у тебя дома ничего нет. И вот в сахарницу крошишь хлеб, заливаешь водой
и даешь ребенку… А эти пеленки, маечки — где их можно
было сушить? Наш сосед придумал какой-то чан, где пек
хлеб. И я, чтобы было тепло, грела в нем детские пеленки,
а Ниночка просыпалась утром вся черная — они же в копоти были…
ЧТО ВАМ СИЛЫ ПРИДАВАЛО В ТО ВРЕМЯ?
— Одна надежда была на то, что это
все кончится. Рано или поздно должно было к какому-то за вершению прийти…
А ВООБЩЕ КАКИЕ У ВАС ТОЧКИ ОПОРЫ В ЖИЗНИ?
— Нельзя впадать в отчая ние. Это самый большой грех, когда впадаешь в отчаяние.
Второе — то, что нельзя озлобиться. Это самое страшное, это
видно на лице!
«Великая иллюзия» — так назывался тот спектакль в театре «Летучая мышь», на генеральной репетиции которого на
меня упало 300 килограмм декораций…
Гриша Гурвич хотел удивить публику: в первом действии
— бродвейские мюзиклы, во втором — «Фантом оперы». Мы
репетировали этот спектакль восемь месяцев. Я играла роль
Нормы Дезмонт в мюзикле «Сан-Сет бульвар». Это были мои
сильнейшие арии — актрисы, забытой актрисы.
Там целая история, в конце которой, когда актрису забирает полиция, щелкают объективы фотокамер — и ей кажется, что она вышла на публику. И она поет свою сумасшедшую
арию «In one look»: «С первого взгляда я могу покорить своего зрителя… Я встану из пепла…» Для этой роли Гриша подобрал мне изысканное, потрясающее платье.
Вечером должна была состояться премьера. Рабочие
привезли огромную декорацию, на одном тросе — 300 килограмм… Занавес открывается, но тут Гриша все останавливает и говорит мне: «Стоп. Ты пересядешь на место Марата
(Марат Абдрахимов — актер театра-кабаре “Летучая мышь”
— Ред.), ближе к центру. Я хочу, чтобы, когда откроется занавес, звезду было видно сразу». Рок. Все заново: я поднимаюсь, спускаюсь — и на меня падает. Всё. Вот тебе «Великая
иллюзия»…
…Когда Гриша прибежал, он выл, выл, как зверь. Я не понимаю, что это со мной, и только одно говорю: «Гриша, я буду
инвалидом?» — «Нет, нет, никогда, никогда этого не будет!» И
вот мы с ним вдвоем, я уже лежу в Склифе в своем потрясающе красивом платье. Просто пришла, знаете, как на бал…
Подходит врач ко мне и просит пошевелить пальцами. Я чувствую, что если я этого не сделаю, то, значит, все, мне конец.
Это уже только потом я узнала, что, если бы я тогда не пошевелила пальцами, вернее, не дала этого намека на хоть какое-то движение, мне бы грозила ампутация.
Ну, я могу сказать, что это все в прошлом. С этими костылями я ходила, пела на всех фестивалях, даже в Германии. Я
выхожу на сцену, пою, болит нога или не болит—я ничего не
помню. И я никогда не завидовала тем людям, которые ходят. Никогда. Я вылетела из жизни на три года, но на 10-летие театра пришла на костылях. Гриша меня вывел, взял у меня костыли, я встала и спела «Сан-Сет бульвар». Куда только
на концерты я не ездила! И меня это спасало. Я вечный борец, труженик. Я не хвалюсь, но говорю то, что есть.
ЗНАЧИТ, САМОЕ ГЛАВНОЕ — ПОМЕНЬШЕ СЕБЯ ЖАЛЕТЬ?
— Конечно! Мне мой
врач рассказал: у них женщина одна столько плакала, столько ныла… а потом умерла. А знаете, от чего? Она сломала палец. И умерла, потому что у нее сердце просто лопнуло.
У всех своя судьба, и мы не знаем, какая она… Некоторые говорят — «ты рулевой», а я не понимаю: какой я рулевой? Я знаю одно: когда рождается человек, ни один волосок не упадет у него с головы просто так. Потому что Там все
написано: вот твоя судьба.
ВЫ НЕ УСТАЛИ ОТ СВОЕЙ ПРОФЕССИИ?
— Нет, я не устала. Я очень ее люблю.
А потом, я себя выражаю в пении, и у меня сегодня самая
счастливая пора.
Никаких антреприз я не признаю. Для меня театр был
один — это театр Шота Руставели. Не в обиду ни одному режиссеру. И главная проблема сейчас в том, что нет ролей,
нет режиссеров. И проблема эта будет стоять, наверное, еще
долго — и в России, и в Грузии. Раньше в кино были настоящие
индивидуальности. Ведь почему мы вспоминаем Верико Анджапаридзе, Софико Чиаурели? Это личности, это легенды!
Когда я выхожу на сцену, я самовыражаюсь, я отдаю
всю душу, я отдаю желудок, кровь свою… Пение — это моя
игра и моя душа. И я знаю, что я многое еще смогу и многое сделаю.
ИЯ, А ЧТО ВЫ БОЛЬШЕ ВСЕГО ЦЕНИТЕ В ЖИЗНИ?
— Честность. Я не люблю,
когда люди лгут, когда человек может наврать красиво. Лучше мне сказать правду — такую, какая она есть. Все разные,
конечно, но я и от своих детей этого требую. Предательство
во всем ненавижу, это самое-самое зло.
Нельзя сказать: этот человек хороший, а этот плохой. Все
мы разные, у нас много минусов и много плюсов. Но плюсы
все-таки должны преобладать. Если в таком возрасте я, например, чему-то не научилась, то я себе говорю: вот, посмотри, опять что-то не то, видимо, сделала, ошиблась. Ну и хорошо, значит, Господь уберег меня от какого-то происшествия.
Он всегда вовремя умеет меня направить на этот путь.
А люблю я достойных людей. Достоинство должно быть во
всем. Люблю мужчин достойных, как говорится, с головы до
кончиков пальцев. Люблю ту женственность, которую умеют
правильно преподносить. И в дружбе, и в любви, и с детьми,
и с подругами существуют границы. Во всем, абсолютно во
всем должно какое-то таинство быть.