Беседу вела Ирина КВАТЕЛАДЗЕ
«Я ПОЮ ТАКИЕ ПЕСНИ, В КОТОРЫХ СИЛЬНО МОЛИТВЕННОЕ, ИСПОВЕДАЛЬНОЕ НАЧАЛО. НЕ КАЖДАЯ ПЕСНЯ НА ТАКОЕ СПОСОБНА.
МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ТЕ ПЕСНИ, КОТОРЫЕ Я ДЛЯ СЕБЯ ВЫБИРАЮ, ЧТО-ТО ПРЕОБРАЖАЮТ В ЧЕЛОВЕКЕ, ДЕЛАЮТ ЕГО ДУШУ БОЛЕЕ ТОНКОЙ».
ВЫ ПОЕТЕ, ПРОДОЛЖАЕТЕ ПЕТЬ – И ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ЗРИТЕЛЬСКИЙ ИНТЕРЕС В ОТНОШЕНИИ ВАШЕГО ТВОРЧЕСТВА НЕ ОСЛАБЕВАЕТ. У ВАС СВОЙ ТЕАТР – МОСКОВСКИЙ ТЕАТР МУЗЫКИ И ПОЭЗИИ. ЕЛЕНА АНТОНОВНА, ВЫ СЧАСТЛИВЫ?
Я бываю счастлива. Быть счастливым человеком все время своей жизни или хотя бы на каком-то большом этапе жизни для меня не представляется возможным. Потому что я не могу освободиться от знания того, что происходит вообще на Земле. Как трагична жизнь на Земле вообще и как она трагична сегодня для многих. Поэтому как бы я ни была в какие-то моменты счастлива, я не могу жить только своей жизнью. Моя жизнь впитывает и опыт прошлого, тоже с большими трагедиями, и опыт настоящего, и я не отделяю свою собственную жизнь от жизни человеческого общества не только в России, но и на Земле. Хотя я понимаю, что моя жизнь состоялась.
ЧТО ИМЕННО ДАЕТ ВАМ ОЩУЩЕНИЕ СЧАСТЬЯ?
Для меня очень много значат мои выходы на сцену. Мне всегда хочется, чтобы мой выход на сцену был идеальным, чтобы мои песни состоялись. Каждый раз это должен быть подлинник, причем в каком-то новом, идеальном и наиболее интересном варианте.
Но я живое существо (улыбается), и мой голос, и мое состояние каждый раз складываются иначе, по-другому. Так что счастьем совершенства я все время удостаиваться не могу. И мне тем более дороги моменты, когда я понимаю – вот, вот оно состоялось!
А КАК ПРИХОДИТ ЭТО ПОНИМАНИЕ?
Ну, я чувствую… Мне трудно объяснить, что именно я подразумеваю под идеальным звучанием песни. Я ее вижу и понимаю, какой она должна быть. Как именно должен ложиться мой голос, что вот именно в этом куплете должен быть не звук, а его тень. Чтобы в следующем, если идет открытый яркий звук, если есть простор для темперамента, он прозвучал на все сто процентов. Чтобы весь идеальный рисунок песни был здесь. Это все складывается из осязания момента, проживаемого на сцене.
Моменты счастья я испытываю, если вдруг нахожу состоявшееся – в любом жанре. Будь то проза, стихи, вокал. Я слушаю Шаляпина и понимаю, что это чудо. Или слушаю какого-то дирижера и понимаю, что это чудо, что вот они все так соединились… Это потрясающее, это то божественное, которое руководит миром. Потому что творчество – это такой подарок живущим, и часто не только для самого творца, но и для тех, кто слушает, видит, читает. Вот это – такое счастье… Особенно сейчас.
ПОЧЕМУ ИМЕННО СЕЙЧАС?
Потому что именно сейчас в жизни слишком много соблазнительного, особенно для тех, кто финансово преуспевает. Есть такой блистательный пример бельгийца Жака Бреля (выдающийся французский шансонье ХХ столетия – Ред.), жившего во Франции. Он был очень и очень обеспеченным человеком, но самым главным для него были его стихи, его пение. Именно та его жизнь, которую он проживал на сцене. А потому и вне сцены каждый его шаг был шагом не преуспевающего богатого человека, а личности, которая хотела познать мир, увидеть его, для которой такие качества, как благородство и достоинство, честь, были очень и очень значимы. Лично мне очень нужны такие примеры, чтобы не потерять свою систему координат.
ВЫ ВСЕГДА ХОТЕЛИ ПЕТЬ?
Да нет, не очень. Я пела с детства, была такая потребность. И я считала, что должна быть на сцене, внутренне считала. Но я думала, что буду драматической актрисой, и как певицу себя не представляла.
И КАК ЭТО СЛОЖИЛОСЬ?
Это дело случая. Знаете, судьба же нас ведет… Я увлеклась пением в Московском училище циркового и эстрадного искусства. Наш педагог Сергей Александрович Каштелян показал мне песни Новеллы Матвеевой. Меня поразил такой глубокий синтез стиха, мелодии и возможности вокального исполнения. Это стихи, которые можно проговаривать, наговаривать, где-то нашептывать. И они совершенно совпадали с диапазоном моего тогдашнего голоса. Они были вот прямо по мне…
ЧТО ВАМ ДАЛА ПЕСНЯ?
Возможность пребывания на сцене. Возможность испытать всю палитру чувств, которая только доступна человеку. Причем в таком объеме, который редко какому драматическому артисту удается охватить. Вы же знаете, что в театре даже талантливые люди играют не всегда то, что хотят.
За то количество лет, что я на сцене, я подобрала себе такой репертуар… Это не только песни, которые нужно было спеть. Это такие баллады, в которых нужно было быть актрисой. Нельзя было не быть актрисой – они требовали этого. Нельзя было не думать о звуковой палитре, очень разной, разнохарактерной, разножанровой. Я вдруг пришла к тому, с чего, собственно, начинала еще в Киеве, когда на первом прослушивании мне было сказано, что я характерная актриса. Причем с тремя восклицательными знаками. Я надолго об этом забыла, но когда стали составляться концертные программы из самых разных произведений, оказалось, что я вдруг существую как характерная актриса, или вдруг как лирическая, или трагическая. Или вовсе одета как клоун. Это такой огромный диапазон для меня, причем с точки зрения исполнителя, именно как актрисы.
ЗРИТЕЛИ ВСЕГДА ВАС ЛЮБИЛИ…
Зрители переживали вместе со мной все то, что я проживала на сцене. Это совершенно невероятные моменты, стоящие отдельно от суеты жизни, от ее грубости. Это что-то сравнимое разве что с прекрасным сном. Или с какими-то мечтами… Я на секундочку представила, что было бы, если бы я пела эти дурацкие, идиотские песни, которые сейчас звучат на девяносто процентов… Этого всего бы не было.
Песня спасает. Потому что я пою такие песни, в которых сильно молитвенное, исповедальное начало. Должна сказать, что не каждая песня на такое способна. Сказано – узнаете их по плодам их. Мне кажется, что те песни, которые я выбираю для себя, во всяком случае я очень на это надеюсь, что-то преображают в человеке, делают его душу более тонкой.
ВАШ ТЕАТР НАЗЫВАЕТСЯ ТЕАТР МУЗЫКИ И ПОЭЗИИ. ПОЧЕМУ? БЫЛО БЫ ЛОГИЧНЕЕ – ТЕАТР ПЕСНИ?
Дело не в логике. А в том, что это дает больше возможностей. У нас камерный театр, в котором звучит и классическая музыка, и поэзия, в котором бывают и джазовые вечера.
ВЫ МЕЧТАЛИ О ТЕАТРЕ?
Я мечтала о некоем очаге сопротивления. Мы создаем свой мир – для себя и для наших единомышленников, единочувствующих людей, для которых очень многое из того, что сегодня звучит в эфире, является грубостью, пошлостью. Хочется, чтобы люди, которых достаточно в нашей стране, которые еще не сошли с ума, у которых такая же система координат, что и у нас, чтобы вот эти люди слушали именно наши песни. И знали, что есть такой театр в России, Театр музыки и поэзии.
ВЫ МОЖЕТЕ НАЗВАТЬ СЕБЯ УСПЕШНОЙ ЖЕНЩИНОЙ?
Во многом да, наверное.
В ВАШЕМ ПОНИМАНИИ УСПЕХ – ЭТО ЧТО?
Знаете, успех успеху рознь. Можно говорить о карьере… В этом смысле у меня могла бы быть, наверное, более славная карьера. Более шумная, что ли, чтобы знало большее количество людей обо мне. Только надо ли?
Мой путь состоялся, и он продолжается. Для меня это много важнее. В том смысле, что я считаю себя состоявшимся путником, и я еще иду. Он медленный, мой путь, но он есть. Он начался давно, и я никогда с него не сворачивала.
Знаете, как путник – вот он идет по дороге, вокруг меняются картины, но он все тот же. Могут меняться формы, что-то окружающее, но я иду этим своим путем.
НАСКОЛЬКО ВЫ САМОСТОЯТЕЛЬНЫ? НАСКОЛЬКО НЕЗАВИСИМЫ?
Быть абсолютно самостоятельным очень трудно, особенно в нашей профессии. Очень многое зависит от того, с какими музыкантами ты работаешь. На сцене у меня огромная зависимость от звука, от его качества.
ВЫ КОГДА-НИБУДЬ ВСТУПАЛИ В ПРОТИВОРЕЧИЕ С СОБОЙ?
Смотря что под этим понимать. Театр, например, мало кого поначалу вдохновлял. Это большие хлопоты, огромная потеря времени. Многие мои близкие люди уговаривали меня этого не делать, потому что театр мог помешать моей творческой жизни. Создание театра это ведь не просто. Нужно было ходить по инстанциям, вместо того чтобы петь…
А В РЕЗУЛЬТАТЕ?
А в результате театр оказался как раз продолжением творческой жизни, особенно сейчас. Хотя именно сейчас я иногда думаю, как было бы ч/удно, если бы можно было заниматься только собой и только собственным творчеством.
Но театр живет. Это такой дом, в который хочется приходить людям. И не только зрителям, но и нашим певцам, актерам. Я вижу, что они считают его своим домом, местом проживания своей жизни, а не местом работы. Тут такой человеческий уют, который распространяется на весь зал…
Я очень люблю бывать зрителем в нашем зальчике. Смотреть на зрителей. Это очень интересно (улыбается).
ЧТО ВЫ ВИДИТЕ, КОГДА СМОТРИТЕ НА НИХ?
Они очень разные. У нас вообще настолько неоткрытый народ, что многие, даже когда им очень нравится, сидят с такими сосредоточенными лицами… Редко кто умеет внимать с улыбкой. Смотришь и думаешь, что вот человек, которому не нравится, которому чуждо все, что творится на сцене. А потом он подходит, благодарит, говорит, что очень понравилось… Удивительно. Он сидел с таким лицом…
А ЕЩЕ КАКИЕ?
Бывают лица, от которых хочется плакать, такие они добрые. Особенно часто это бывает на спектакле «Капли датского короля» на песни Булата Окуджавы. Я смотрю и вижу, как они проговаривают слова, как шевелятся губы, как они что-то еле уловимое шепчут… Видишь их, каждого из них видишь, потому что он открыт. В этом самая большая ценность камерного зала. Не все выдержат такой экзамен, как выступление в таком вот зале. Потому что в таких зальчиках виден не только зритель, но и певец, исполнитель… Потому что здесь ты имеешь дело с тонкими материями.
ВЫ ГОРДИТЕСЬ СВОИМ ТЕАТРОМ?
Я радуюсь. Я заменяю глагол. Я радуюсь, что существует этот театр.