Эмма ШАНЦ
Рисунки Алисы ЛОРЕНС
1.
– А почему арфа? – спросил заинтересованно Половник.
Дама поправила очки в тонкой золотой оправе и томно провозгласила:
– Арфа – это музыкальный портрет дождя…
Половник выразительно моргнул и не нашел, что ответить. Но было видно, что он проникся к дамочке еще большим уважением.
Я представила себе, как в огромной полупустой гостиной Рыжего, в самом ее центре, поселится арфа с этой очкастой девицей… Как по вечерам, облачившись в длиннющее платье до пят, которое Рыжий ей, несомненно, купит, она будет музицировать для нас… Как мы будем сидеть на мягких диванах с чашечками кофе… нет, лучше чая… причем диваны Рыжий тоже по такому случаю непременно купит… а она, его избранница, будет… Кстати, а как ее в самом деле зовут?..
– Милена Владиленовна, – совершенно кстати представилась дама и протянула руку Половнику для поцелуя.
Я смотрела, как неуклюжий Половник аккуратно приложился к ручке арфистки, по ходу дела вполне заинтересованно оглядев сначала ее ноги, а затем и загорелую декольтированную грудь. Как ничего не заметивший Рыжий гордо улыбнулся, преисполненный чувства собственного достоинства. Как недобро сверкнули глаза у Арсена…
М-да, вечер переставал быть томным…
2.
Вообще, я их люблю. И горластого Арсена, недавно женившегося на моей лучшей подруге Люське, и сообразительного Ваську, и туповатого Половника, и пижонистого Мальчика, и наглого Рыжего.
Я их полюбила всех и сразу, как только поселилась рядом с ними.
Надо сказать, что дом наш, клубный особнячок на шесть квартир в скромном арбатском переулке, до недавнего времени представлял собою тихую холостяцкую обитель. Но после моего замужества, усугубленного скоропостижной женитьбой Арсена, мужики как-то забеспокоились.
Все они были в более чем женитьбоспособном возрасте (даже Мальчику стукнуло уже тридцатник) и имели относительно постоянных подружек. Которые, впрочем, к женитьбе на них, как выяснилось при ближайшем рассмотрении вопроса, оказались совершенно непригодны. По разным причинам.
Сообразительный Васька как-то изрек по этому поводу целый спич. Адресованный почему-то именно мне.
– Понимаешь, мать, жена – это… жена, а не абы кто. Это же… ну как тебе сказать… Это же жена. Женщина. Хранительница очага.
– А у нас хранительница очага – управдом Николай, – начал было Мальчик, но Рыжий, больше всех заинтересовавшийся речью Васьки, досадливо махнул на него рукой. И Мальчик замолчал.
Мужики, собравшиеся по обыкновению у меня на кухне за пивом, обратились в слух.
– Да… так вот… – молвил Васька, явно сбитый с мысли.
– Женщина… – подсказала я, – хранительница очага…
– Да, хранительница. А не абы кто. Ты это должна понимать. Она должна хранить очаг. То есть оберегать дом…
И Васька как-то очень убедительно посмотрел на меня.
Честно говоря, я так и не поняла, почему речь о женщине, которая хранит очаг и оберегает дом (от кого, Васька так и не уточнил), обращена именно ко мне. Но занимало меня вовсе не это. У меня закралось смутное подозрение, что все они, включая Ваську, втайне завидуют Арсену. Мало того что Арсен был влюблен, так еще и постоянное отсутствие Люськи дома (из-за вечных командировок) подпитывало его светлое чувство к ней.
3.
Впрочем, в тот вечер ничего интересного больше произнесено не было.
Мужики допили пиво, пообсуждали Арсена (Люська как раз вернулась из очередной поездки, так что ейный супруг на пивной посиделке отсутствовал), – но не злобно, а как-то даже немного грустно. И разошлись по квартирам.
Однако не прошло и получаса, как Рыжий вернулся.
– Жениться хочу, – с порога заявил он и сурово посмотрел мне в глаза.
– На ком? – испуганно спросила я. Так, на всякий случай. А вдруг он решил жениться на мне? Причем сейчас же.
– Не знаю, – все так же сурово ответил Рыжий и, понурив голову, поплелся на мою кухню. В одной руке у него была коробка «Тинькофф», в другой – длиннющий копченый угорь.
– Рыжий, ты же знаешь, что я не люблю угря…
– Ну и зря… А я люблю.
«Тоже правильно», – подумала я. И пошла за ним на кухню.
4.
Рыжий выбрал меня в наперсницы. Благо график Ильи, певшего по вечерам в одном из его клубов, был ему известен. Более того, он мог его менять по своему усмотрению.
Терпения у него, как правило, не хватало, и он появлялся на пороге нашей квартиры с коробкой «Тинькофф» и длинным угрем ровно в тот момент, когда Илья стоял уже готовый к выходу.
Муж мой злился, но сделать ничего не мог. Впрочем, на мои провокационные уговоры сменить место работы он все равно не поддавался.
Как только за Ильей закрывалась дверь, Рыжий удовлетворенно крякал и воцарялся на нашей кухне. И начинались философские разговоры о смысле жизни и продлении рода, о близящейся старости и душевном покое.
Рыжему было 38 лет, он был красив, спортивен и нагл. А еще он держал сеть ночных клубов со стриптизом после полуночи. Так что в его исполнении слова о тихой старости звучали особенно проникновенно.
5.
Недели через две серьезность намерений Рыжего приобрела вполне конкретные черты: он привел ко мне на ознакомление и одобрение одну из своих стриптизерш. На следующий день еще одну, потом еще и еще…
Где-то на пятой я запуталась. Мало того, что все они как одна были крашеными блондинками 42-го размера, так у них еще и имена совпадали.
На седьмой я взмолилась:
– Рыжий, смени ареал их обитания!
– Не понял…
– Ну бери их откуда-нибудь из другого места, а не из своих клубов.
– Почему?
– Рыжий, ну ты маленький, что ли?.. Они ж профессионалки…
– Между прочим, из проституток очень даже хорошие жены получаются…
– Ага. В кино.
– Ну почему обязательно в кино? – не сдавался Рыжий.
– Детей будешь заводить?
– Буду!
– Вот она тебе и родит… не собачку, не лягушку…
– А неведому зверушку… – сдался Рыжий.
И со следующей недели стал приводить не девиц из персонала, а дамочек из разряда посетительниц.
Если стриптизерши были стройны, смазливы и глуповаты, то клиентки были стройны, ухожены и деловиты.
– А вы, собственно, кто? – спрашивали они меня.
– А я, собственно, соседка, – отвечала я как можно вежливее.
– А вы чем занимаетесь? – спрашивали они меня.
– В данный момент с вами разговариваю, – отвечала я еще вежливее.
– А по жизни? – спрашивали они меня.
После чего разговор можно было считать исчерпанным.
– Профессионалки тебе не нравились? – язвительно спрашивал Рыжий.
«Эти» были не лучше. Потому как тоже были своего рода профессионалки. Только «те» были честнее.
6.
Рыжий страдал. И с этим надо было что-то делать.
Если бы он страдал у себя в квартире, то я бы, скорее всего, отнеслась к его страданию менее трепетно. Но так как происходило это все у меня на кухне, то оставаться безучастной я не могла.
– Надо что-то делать… – размышляла вслух я.
– И что? – спрашивал Рыжий.
– Не знаю, – честно отвечала я.
По большому блату и за вполне немалые деньги он достал билет в читальный зал Ленинской библиотеки, но разочарован был буквально в первый же день.
– Там вообще женщин нет, – деловито сообщил он мне вечером, поедая очередного угря.
– Как это? Что ж там, одни мужчины читают, что ли? Там мужской зал? Как в парикмахерской?
– Да нет же! – терпеливо объяснял мне Рыжий, запивая угря пивом. – Зал там общий. Но те женщины, которые там книжки читают… ну… в общем… они не женщины…
– Ты проверить что ли успел? – усмехнулась я.
– Не… в том-то и дело, что проверять не хочется…
– Ну не нравится тебе библиотека, сходи в консерваторию, – сдуру брякнула я.
Потому что Рыжий действительно купил абонемент в консерваторию на весь сезон, и после первого же похода куда-то запропастился. По вечерам он не приходил, пиво не приносил и по сведениям, добытым у Николая, вообще дома не ночевал.
7.
Объявился он через неделю.
Всегда неуклюжий и даже несколько неповоротливый Половник, проявив неведомо откуда взявшуюся прыть, прибежал ко мне с криком:
– Эмма, смотри в окно! Там Рыжий бабу приволок!
Я подскочила к окну, но было уже поздно – под окнами, кроме пустой машины Рыжего, никого не было.
Впрочем, расстроиться я не успела, потому как в дверь позвонили.
На пороге стоял Рыжий. Под руку он держал худенькую дамочку, очкастенькую, востроносенькую, за стеклами очков – маленькие холодные глазки…
«Ладно тебе…» – сказала я самой себе.
«Это ты от ревности…» – добавила я себе же.
– Эмма, позволь тебе представить… – галантно провозгласил Рыжий и произнес имя, которое я тут же и забыла. На Половника он упорно не смотрел.
8.
Что удивительно, дамочка была крашеной блондинкой 42-го размера. Подцепил он ее в консерватории, на каком-то из концертов – на каком именно, Рыжий, исключительно тонко разбирающийся в ценах на попсу и не бельмеса не понимавший в классике, разумеется, не помнил.
Он не помнил, чей был концерт, что играли и кто исполнял. Дама в буфете обронила (о, ужас!) веер – галантный Рыжий поднял диковинную штучку, через минуту выяснил, что сама дама играет на арфе – и был сражен.
Консерватория, веер, арфа… Ну, кто бы устоял?
9.
Дамочка оказалась настоящей аристократкой – неистребимо духовная и невероятно начитанная. То ли она по вечерам учила наизусть словарь афоризмов и летучих выражений, то ли у нее в детстве была травма, и она действительно так думала, но говорила она изречениями, после которых никто из нас уже и слова вымолвить просто не решался.
Она смотрела задумчиво в окно, где одиноко, как перст, торчал белый плафон фонаря, и изрекала:
– Минарет – это вывернутый наизнанку колодец…
Рыжий выглядывал в окно, но минарета там не было. Только по-прежнему торчал фонарь. И Рыжий начинал суетливо подливать своей Милене Владиленовне чай и подсовывать конфеты.
Милена развертывала конфету, чувственно шурша фантиком, и прежде чем положить ее в рот, снова изрекала:
– Минута – капля вечности…
И засовывала конфету в рот.
Так продолжалось какое-то время.
Приходивший с работы Илья молча наблюдал, как я сгребала фантики в мусорное ведро, складывала чашки, блюдца и прочие сервировочные причиндалы в посудомоечную машину, чесал кудрявую голову и спрашивал с улыбкой:
– Пополнила багаж знаний?
– Невероятно.
– Поделись…
– Такт – это уравновешенность, которая освежает…
– Понятно, – кивал Илья и снова чесал свою кудрявую голову. – И долго это будет продолжаться?
– Миг – это единица измерения счастья, – отвечала я, пожимая плечами.
10.
Через неделю где-то пивная посиделка, на которой собственно и происходило все это безобразие, потеряла нескольких участников. Первым слинял Васька, за которым потянулись Мальчик и Арсен. Упрекнуть их в чем-либо было сложно, потому как не каждый это выдержал бы.
Я ждала, что со дня на день к ним присоединится и Половник, и тогда я с чистой совестью отправлю начитанную барышню на кухню к Рыжему. Но пока этого не произошло, приходилось терпеть.
– Грех – единственный яркий мазок, сохранившийся на полотне современной жизни, – томно шептала Милена, по-прежнему ища за окном минарет.
– Да… – вторил ей Рыжий, – грех – это личный вклад в усиление духовного хаоса…
Но Половник не слинял.
– Измена – это святотатство, выразившееся в отступничестве от сакрализованного эгоизма социума, – изрекла Милена.
– Измена – это созревшая фальшь, – согласился с ней Рыжий.
– Подсознание – это заповедник, в котором браконьерствуют психологи… – поддержал их вдруг невпопад Половник.
Я себя на этом празднике мысли чувствовала исключительно дурой. Ну, и еще лишней.
– Как дурдом «Ромашка»? – спрашивал Илья, возвращаясь с работы. – Процветает?
– Да не то слово! – вопила я. – Милый, с этим надо что-то делать… Причем срочно! Или ты меня потеряешь…
Но делать ничего не пришлось.
На следующий день Рыжий в нашем с Половником присутствии сделал Милене предложение, которое она благосклонно приняла. А еще через полчаса умотал в аэропорт покупать свадебный подарок – виллу в Швеции.
– Поздравляю, – выдавил Половник на прощанье.
Поздравление, как известно, вежливое проявление зависти.
На арфу мы были обречены.
11.
Где-то, наверное, дней пять в моей квартире царили тишина и спокойствие. Никакого пива и никаких особей женского пола. Я лишний раз убедилась, что счастье – это так просто…
Но новоявленная соседка, видимо, приняла эстафету от своего будущего супруга и тоже выбрала в наперсницы меня.
Как-то вечером, едва Илья уехал в клуб, Милена ввалилась в мою квартиру с тремя бутылками «Балтики» и большим лещом.
Решительно проигнорировав мое недоумение, она по-хозяйски устроилась у меня на кухне – разлила пиво по стаканам, разрезала леща и заговорила. Причем совершенно нормально, деловито, без дурацких цитат и афоризмов. Более того, на поиск минарета за окном она не отвлекалась.
– Вы знаете, Эмма, – заявила Милена, – я хотела вам сказать, что мы с Женечкой…
Мне было откровенно скучно, и я толком не слушала то, что она говорила. Мне было жалко Рыжего, потому как баба эта мне решительно не нравилась.
«Не мне ж с ней жить, а Рыжему… – утешала я себя. – Ну в гости придут… пару раз… Ну поговорим… о чем-нибудь…»
В руках у Милены поминутно пищал телефон – это вконец соскучившийся Рыжий слал бесконечные sms-ки…
И тут меня прошиб пот. Стоп! Почему Женечка? Насколько мне известно, Рыжего зовут Дмитрий. А Женей зовут Половника.
– Простите, что вы сказали? – переспросила я.
– Я не сказала. Я попросила, – отчеканила недовольная Милена.
– Так о чем же?
– Вы, видимо, не слушали… Ну, в общем-то это понятно, – она недовольно поджала тонкие губы, но деваться ей было все равно некуда, и она повторила. – Я попросила вас поговорить с Митей. Я пыталась ему объяснить, но он слушать ничего не хочет… твердит все про свою виллу… Как малое дитя, в самом деле! Какая вилла может быть?
– А почему нет? – исключительно глупо спросила я.
– Потому что, повторяю, я не могу выйти замуж за человека, который содержит стриптиз-клубы. Я говорила ему о том, что их нужно продать и купить какой-нибудь более приличный бизнес. Но он и слушать не захотел! Моя мама…
Тут меня вырубило окончательно.
В общем, мне как соседке-наперснице предлагалось оповестить Рыжего, что мама, то есть будущая теща, его стриптиз-клубы не одобрила, а одобрила макаронную фабрику Половника. Что виллу Рыжий, конечно, может покупать, но жить там арфистка Милена вовсе не собирается. И вообще выходит замуж за Женечку. То есть за Половника.
No comments, как говорится.
12.
Новоявленный жених собственной персоной явился к нам лишь утром. Но на счастливца он похож почему-то не был.
– Слушай, Половник, – возмутился Илья, – у нас тут что? Проходной двор? Один каждый вечер с пивом прется! Второй утренники устраивает! Одну бабу поделить не можете!
– Илюш… не надо… – тихо попросила я.
– В окно посмотри… – тихо попросил Половник.
Мы выглянули в окно.
На нашем совершенно замечательном дворике, где обычно гнездились только наши машинки, стоял огромный грузовик, около которого толпилось человек шесть грузчиков, вытаскивавших какие-то коробки, старые кресла, диван, торшер… И, кстати говоря, никакой арфы.
– Что это? – в ужасе спросила я.
– Мамаша ее приехала… вещи привезла…
– Чья мамаша? – в ужасе спросил Илья.
– Жены моей… По паспорту Марьи Васильевны…
– Кого??? – хором спросили мы.
– Милены.
Я тихо обомлела.
– А как же Рыжий? – выдавила я из себя.
– А где же арфа? – выдавил из себя Илья.
13.
Вечером мы собрались на совет.
Объяснить вразумительно, как именно он оказался мужем Милены, по паспорту Марьи Васильевны, Половник не мог. Бормотал что-то нечленораздельное о том, что вместо арфы ему подсунули тещу, на которую он согласия не давал.
В общем, нужно было что-то срочно предпринимать.
– Ну ты и хмырь, Половник, – презрительно констатировал исключительно принципиальный Илья.
– А че, я хуже всех что ли? Вон Арсен на Люське женился, а мне нельзя, да?
Тут уж пришла очередь Арсена возмущаться.
– Во-первых, какая она тебе Люська??? И потом – ты сравнил! Я по любви женился! А если ее у кого и уводил, то лишь у Уши фон Венцельхофа! А он вообще собака!
Это было резонно. И это было справедливо.
– Вообще-то, до того как стать женой Арсена, Люся была подругой Эмки, – вкрадчиво уточнил Васька.
А против этого вообще поспорить было нельзя.
– Да и ухаживал он за ней не меньше года, – поддержала я Ваську.
– Больше, – гордо заявил Арсен.
– И вообще! Ну ты сравнил! – резюмировал Илья, и все дружно закивали, поддерживая его.
Половник, встретив такой дружный отпор, совсем поник.
– И чего же теперь делать? – грустно спросил он.
– Ты маленький что ли? – не выдержала я. – Когда ты женился, ты нас не спрашивал, что тебе делать! Ты вообще ничего не сказал! А теперь…
– Что ж я должен у вас спрашивать, жениться мне или нет? – перебил меня Половник. – А потом еще о том, с кем мне спать и когда?!
Это было верхом непоследовательности. Я аж задохнулась. Но Васька был как всегда невозмутим:
– То есть когда ты у Рыжего бабу уводил, ты нас не спрашивал? А когда она вместо арфы мамашу привезла, ты к нам приперся? Зачем спрашивается?
– Сейчас я попал в беду…
Мы замолчали. Половника было жалко. Звезд он с неба не хватал, сообразительностью особой не отличался, но человеком был мирным и вполне добродушным. Ну, увел невесту у товарища… Ну, бес попутал…
– А паспорт ее где? – спросил вдруг Арсен.
– А что? – спросил в ответ Половник.
– Пока не знаю… – задумчиво ответил Арсен и снова замолчал.
– Так, выкладывай давай, зачем тебе ее паспорт? – спросила я Арсена.
– Разведем их и дело с концом. Пока она к нам в дом не прописалась… Вместе с мамашей…
14.
План Арсена был прост и тривиален, как шлагбаум. Вызвать тетку, которая расписывала их с Люськой, и развести Половника. Тещино барахло погрузить на грузовик, а охране приказать, чтоб она ни одну, ни тем более вторую на территорию не пускала.
– А как мы их вещи будем при них грузить? Да и выставить их как-то надо… не силой же выкидывать…– робко поинтересовался Половник. В голосе его чувствовались нотки неуверенности, но Арсен был непреклонен:
– Денег им дашь… много… пусть пойдут купят себе чего-нибудь…
Половник вздохнул. Потом еще раз вздохнул.
– А может все-таки не надо?.. – неуверенно спросил он.
– Тебе макароны твои надоели? – сурово спросил Васька. – Оттяпает ведь! Как пить дать, оттяпает. Так что… пока не поздно…
А Илья потянулся к домофону – вызывать Николая.
15.
За что я люблю наших охранников, так это за тупость. Если им Николай что-то приказывает, то они исполняют этот приказ исключительно буквально.
Велено им было проверять «на въезде» и «выезде» документы «у всех», так они и проверяли две недели подряд документы – действительно у всех у нас. Причем и на выезде, и на въезде – утром и вечером, а то и по нескольку раз за день, если выпадал, скажем, выходной. Причем каждый раз изучая и паспорт, и пропуск, словно бы видели их впервые. И до тех пор, пока Николай не выдал всем письменную инструкцию со списком жильцов, которых можно опознавать в лицо.
Приказал он им не пускать Милену с мамашей, так они и не пускали.
– Не велено, – бубнил бритый парень по имени Юра, переминаясь с ноги на ногу, словно теннисист, готовящийся к приему подачи, и внушительно поправляя автомат, болтавшийся на груди. И не прошибить его было ничем, даже минаретом.
Цирковое представление длилось где-то с час, наверное. Но пробить нашу броню ни афористичная Милена, ни ее истеричная мамаша так и не смогли. Сели в грузовик и, наконец, уехали.
Во дворе воцарилась тишина.
Половник, в окно принципиально не смотревший, разлил пиво по стаканам.
– Вот, – сказал он, глубоко вздохнув.
Все сели за стол отмечать Половников развод.
Васька взял стакан, покрутил его в руках и спросил:
– Чего мы Рыжему-то скажем?
Но его вопрос так и остался без ответа.