Эмма ШАНЦ
1.
Глаза Бенедикта закатились. Он тяжело дышал. По телу его время от времени пробегала судорога, но голова безвольно лежала на подушке.
Мама, сегодня какая-то по-особому строгая, в черных брюках и черном джемпере, на шпильках вместо обычных домашних тапочек, печально возвышалась над котом.
– Бедный… бедный… – шептала она, держа на отлете сигарету в длинном самшитовом мундштуке.
Бенедикт, он же просто Бенька, совершенно никак не реагировал на ее шепот – даже кончики ушей не дергались по обыкновению. И это было печальнее всего, потому что явно свидетельствовало – коту действительно совсем плохо.
Мама периодически наклоняла голову, пытаясь заглянуть в полузакрытые Бенькины глаза, и вела репортаж о собственных ощущениях при наблюдении за котом.
– Мне кажется, – говорила она с неподдельной скорбью в голосе, – он настроен бороться за жизнь…
У меня на языке вертелось нечто вроде: «Мне нравится наблюдать за ним, за этой недюжинной натурой». Но я молчала, учитывая трагизм ситуации.
– Мам, может, он пить хочет… – вместо того чтобы острить, сочувственно произнесла я. Ну, чтобы хоть что-то сказать.
– Эмма, – торжественно начала мама, не глядя на меня и игнорируя мой вопрос. – Эмма, над этим бренным телом, которое служило нам верой и правдой восемнадцать лет и которое готово испустить дух, дай мне слово, Эмма, что ты выполнишь мою последнюю волю…
Мне стало совсем не по себе. Но ничего, кроме как покорно кивнуть в знак согласия, мне не оставалось.
2.
Поганец доктор. В самый канун Нового года, когда Беньке вдруг стало совсем плохо, мы не смогли найти никого, кроме этого Самоделкина. Он долго пытался убедить нас, что наша кошечка всего лишь беременна и что в этом в принципе нет ничего страшного – такое случается сплошь и рядом. И только после того, как я в пятый раз сказала ему, что у нас не кошка, а кот, он сокрушенно покачал головой и заявил, что это, видимо, глисты дают вот такую странную реакцию.
Впрочем, Беньке шел девятнадцатый год. Мама взяла этого дохлого заморыша через полгода, наверное, после того как я ушла жить на свою первую съемную квартиру.
Еще через пару месяцев он превратился в откормленного котеныша-подростка, а через год заматерел и обнаглел. Я иногда даже ревновала маму к нему – уж больно она с ним носилась.
– Только я прошу тебя, не поручай это своим секретарям! Сделай сама! Это же Бенедикт… – сказала мне мама, когда я стояла уже на пороге, а испустивший дух Бенька покоился у меня в сумке, аккуратно завернутый в наволочку. И протянула мне мандариновое дерево в горшке.
Да, это был Бенедикт. Противный мерзкий Бенька, ставший мне почти братом. Во всяком случае, с его появлением одиночество мамы я переносила гораздо спокойнее.
– И не хорони его в наволочке! Закажи гробик! У тебя же есть средства! – прокричала мне вслед мама, свесившись через перила.
3.
Да, средства у меня, безусловно, были.
Я представила себе, как вхожу в какую-нибудь контору по оказанию ритуальных услуг и прошу «нечто» для захоронения кота. Если мне не вызовут сразу психиатрическую скорую, то будет очень даже неплохо и я смогу сдержать данное маме слово.
– Люсь, спасай… Надо Беньку хоронить, – проговорила я в трубу, набрав номер ближайшей подруги, – мама велела на старой даче, около беседки с правой стороны. И еще чтобы там мандариновое дерево росло.
Люська была не просто лучшей подругой. Люська знала меня с детства и с трепетом относилась к моей маме. Но даже она как-то не сразу поняла глубину драматургии поставленной передо мной задачи.
– Мать, ты совсем сбрендила? Какое апельсиновое дерево? Мороз на дворе!
– Не апельсиновое, а мандариновое! И вообще – у мамы горе! Ты полагаешь, мне надо было ей про мороз объяснять? Она Беньку неделю назад наказала за то, что он листья пооткусывал и какой-то мандарин пытался сожрать. Теперь вот убивается, что пожалела несчастному дерево. Может, это было его последнее желание… Ну и так далее.
Люська помолчала какое-то время, а потом спросила:
– А где мы возьмем апельсиновое… то есть мандариновое дерево? И как мы его сажать будем?
– Да дерево у меня уже есть, – ответила я. – Вот где мы гроб для кота найдем – это вопрос!
– С гробом-то как раз проще… А вот дерево точно замерзнет…
Я помолчала. Было грустно – было жалко кота, а еще больше маму.
Люська тоже молчала, только напряженно сопела в трубку. Потом глубоко вздохнула и изрекла:
– Ты давай заезжай там куда-нибудь… в магазин что ли… водки купи и еды какой-нибудь… А я тебе перезвоню. Попробуем найти гроб для Беньки.
– А ты знаешь, где искать?
– Надо подумать. Ты делай, что тебе говорят, а я перезвоню и скажу куда ехать.
И отключилась.
4.
Иногда приятно быть послушной. Иногда этого даже не хватает. Вот того, чтобы кто-то сказал – делай так и так, иди в магазин и покупай водку, чтобы помянуть кота, а я пока буду решать твои проблемы.
Я вышла из магазина с пакетом, из которого послушно торчало горлышко водочной бутылки, а на дне покоились хлеб, колбаса и прочая ерунда, могущая пригодиться для дачных котовьих поминок. Пока я укладывала провизию на заднее сидение, поправляла мандариновое дерево и собирала часть опавшего с него урожая, около джипа напротив резко тормознула «девятка», из нее выскочил парень в спортивном костюме, локтем разбил окно, выхватил сумку – и уже через пару секунд «девятка» умчалась, разбросав вокруг веер снежных брызг.
Все произошло настолько быстро, что я даже опомниться не успела. Было такое впечатление, что никто ничего не заметил. И даже сигнализация у джипа почему-то не сработала.
В это время к машине подошел вальяжный господин средних лет и удивленно уставился на разбитое окно.
Моя мама всю жизнь гордилась тем, что привила мне с детства активную жизненную позицию. Я бы даже сказала, что гражданскую. Помогало ли мне это в жизни? Сложно сказать. Тем более что никто никогда, и в первую очередь я сама, не занимался подсчетами, когда мне моя активность помогала, а когда мне давали за нее по лбу.
Как бы то ни было, я подошла к господину и сообщила номер «девятки», который случайно заметила и запомнила. А заодно описала все произошедшее на моих глазах. Мы обменялись телефонами, после чего он протянул мне бутылку виски – в качестве презента.
5.
Никакое доброе дело не остается безнаказанным. Причем, что особенно приятно, довольно быстро.
Вернувшись к машине, я еще раз вздохнула над сумкой с несчастным Бенькой и снова стала возиться с мандариновым деревом, тихонько чертыхаясь.
В этот момент зазвонила мобила. Это была Люська.
– Слушай, ритуальную контору я нашла. Гробы для зверей делают. 500 баксов – и нет проблем.
– Да ты с ума сошла! Какие пятьсот баксов? За что? За кошачий гроб?
– Ну, они у них шелком и бархатом обшиты…
– Люсь, какой шелк? Какой бархат?
– Ну, это стандартные гробы. Для девочек – шелком, для мальчиков – бархатом. Можно, конечно, сделать индивидуальный заказ – чтобы попроще было, но вряд ли будет дешевле. Думаю, что наоборот, дороже.
– А просто типа ящик деревянный?
– Просто типа ящиков деревянных они не делают. Я спрашивала. Уж извини. Ну что, заказывать?
А куда было деваться? Ведь обещала же в наволочке не хоронить.
– Заказывай… чего уж там…
– Записывай адрес и подгребай.
Она быстро назвала мне адрес и отключилась.
В этот момент проходивший мимо мальчик с внешностью отличника и со скрипичным футляром в руке, заглянув мне в душу ангельскими голубыми глазами, сказал:
– Тетенька, а у вас сумку украли…
– Иди, мальчик, иди… – раздраженно буркнула я, не особенно вдаваясь в смысл сказанного.
– Да вон он, видите, побежал во двор… – не отставал юный пионер.
И показал пальцем на убегавшего субъекта…
Я заглянула в машину. Сумки на заднем сидении не было.
Все-таки у Того, Который наверху, просто огромное чувство юмора. Звонить Люське и говорить, что гроб уже не нужен… А потом маме, что кота сперли… прямо из машины… пока я трепалась по телефону…
Я подобрала с коврика очередной отвалившийся мандарин, уселась за руль и поехала к Люське. В конце концов, она всегда сумеет что-нибудь придумать.
6.
Люська вырядилась как на настоящие похороны. В длинной собольей шубе, в черной шифоновой косынке и в черных очках, она напоминала даму из высшего американского общества, приехавшую на похороны третьего мужа своей золовки от четвертого брака.
Не дожидаясь, пока она, не выходя из образа, начнет приносить мне свои соболезнования, я всхлипнула:
– Люсь, Беньки нет…
– До тебя дошло, что ли? – Люська удивленно посмотрела на мое зареванное лицо. Подумала о чем-то, грустно взглянув на облака, вздохнула глубоко, а потом добавила:
– Знаешь, я не знала, что ты к нему так привязана.
– Да ты не поняла! Сперли его… Сперли Беньку…
– …
Я рассказала.
– Супер! Знаете, мы не берем гроб, – радостно повернулась она к продавцу.
Грустный щекастый парень в черном костюме при черном же галстуке был совершенно бесстрастен. Работа у него была такая, что навидался он, наверняка, не мало. Да и продажа шелковых и бархатных гробов для зверушек наверняка еще больше закалила его. Поэтому он не стал ничего говорить, а просто молча посмотрел на меня.
– Да ты что? А что мы хоронить будем? – заорала я на Люську.
– Ничего не будем хоронить. Домой поедем.
– А мама? Что я маме-то скажу? Что ее любимого, обожаемого Бенедикта, умершего на 19-м году жизни в неимоверных мучениях сперли по ошибке. А потом наверняка выбросили на помойку? Ты хочешь, чтобы я осталась сиротой? Да?
– Мда… – протянула Люська. – А чего делать-то?
И почему-то повернулась к парню. Словно бы он мог ей подсказать, что именно нам надо сейчас делать.
– Вот и я о том! Чего делать-то?
Я тоже повернулась к парню. Видимо, за тем же.
– Может быть, все-таки возьмете? – осторожно спросил он.
Просто нарыть холмик и поставить на него мандариновое дерево? Чтобы мама потом к этому пустому холмику цветочки приносила? А она ведь станет приносить. Причем регулярно. Мне стало стыдно.
– Гроб берете? – снова спросил парень, но уже более убедительно.
– Берем, – категорично заявила я. – Не знаете, где можно мертвого кота найти?
– Эмм, с тобой все в порядке? – не без тревоги спросила Люська.
– Люсь, мы поедем на дачу и зароем гроб, а на могилку поставим мандариновое дерево. Мама будет приезжать его навещать…
– Кого?
– Кота.
– Какого кота? Его же нету…
– А мы другого положим. Не будет же она его эксгумировать в самом деле!
– Тоже верно… Но тогда она будет приходить навещать чужого кота…
– А что делать?
– Ну, это лучше, чем зарыть пустой гроб… – изрек вдруг парень.
После чего он достал из кармана мобильник и стал названивать сначала какому-то Кондрату, потом Матвею, потом Федору.
Мы терпеливо ждали.
Минут через пятнадцать он довольно крякнул в трубку и повернулся к нам:
– Записывайте адрес, дамы.
Люська суетливо полезла в сумку.
– Спросите Матвея. Скажите, что от меня.
Лучше на самом деле так и остаться в неведении и не знать, куда именно мы приехали за трупом кота.
Матвей оказался высоким худощавым субъектом в зеленой хирургической паре и в общем-то приятной наружности.
– Кота вы заказывали? – обратился он к нам.
7.
Уже на самом подъезде к МКАД у меня вдруг снова запиликал мобильный.
– Ал-ле, – сказала трубка гнусавым, слегка заикающимся голосом.
– Кто это? – спросила я.
– Я… эта… вы меня не знаете…
– Догадываюсь.
Я уже готова было отключиться, но трубка вдруг заявила:
– Вам т-труп еще… эта… н-нужен?
– Он у вас?
– Я его нашел… эт-та… в наволочке… могу продать…
– Продать?
– Ну… эта… я могу выбросить…
– Кто это? – зашептала Люська и стала дергать меня за рукав.
– Беньку нашли. Выкупить предлагают.
Люська оглянулась на гроб, стоявший на заднем сидении.
– А этого куда?
– Вы… эта… почему молчите?
– Куда приезжать? Назовите адрес.
И мы поехали.
Люська по дороге ворчала, что надо быть последней идиоткой, чтобы тащиться за вторым котом, когда один уже есть.
Может быть, она и была права. Но если Беньку не выкупить, то этот заикающийся гад выбросит его на помойку. А мама будет ходить к совершенно чужому коту на могилку…
Иногда я думаю, что чувство порядочности и вообще такая вещь, как совесть делают жизнь не то чтобы сложнее, а как бы это сказать… неудобнее что ли… Как было бы просто выбросить всех котов куда-нибудь, не заморачиваться на гробы для них, а просто поехать на старую дачу, накопать там холмик и тихонько выпить водки за упокой Бенькиной души. Если она у него, конечно, была.
Но маму было жалко.
8.
Со стороны мы были похожи, наверное, на двух дамочек не очень легкого поведения, которые ищут приключений на свою голову.
Люська облюбовала столб и стала старательно изучать объявления на нем, совершенно искренне вникая в суть проблемы.
– О как! – периодически вскрикивала она, явно впечатленная прочитанным.
– Да ладно тебе, – урезонила я ее.
И тут же увидела Его.
– Смотри, – пихнула я Люську в бок.
Тщедушный мужичонка трусил нам навстречу, держа в руке наволочку, как мешок.
– Эта… – сказал он, подойдя к нам совсем близко. – Денег эта…
– Сколько? – спросила Люська мужичка и повернулась ко мне. – А может, ну его?
– Ей! А за труды!..
– Или, может, так отберем? – спросила я ее.
– Эта… а как же?..
Мужичок явно испугался.
– Чего эта?
– Денег.. эта…
– Люсь, он денег хочет, – сказала я Люське.
– Эм, он денег не стоит…
Мужичок отступил на два шага назад, и тут уже испугалась я. А вдруг как даст деру, и не видать мне Бенедикта. Иди потом ищи наволочку с котом по подворотням.
– Сколько тебе? – спросила я.
– А скока не жалко…
Люська достала стольник.
Когда мужичонка, получив свои тридцать серебряников, удалился восвояси, я спросила Люську:
– А с этим-то что будем делать?
– Второй гроб надо.
Ну не выбрасывать же было кота, в самом деле.
9.
На следующий день позвонила мама.
Мы с Люськой сидели на кухне и предавались философским размышлениям на тему, во-первых, бренности жизни, а во-вторых, Божьего суда.
– Все-таки что-то такое вот есть… – говорила я.
– Что есть? И, главное, где? Что-то то ведь точно есть… Но вот где оно?..
– Да я не о том… Вот Бенька! Всю жизнь был эгоистом! Я маме рыбок купила, так он их всех повылавливал из аквариума и пожрал…
– Охотничий инстинкт.
– Нет! Просто отвратительная ревность!
– Неубедительно! Все коты любят рыбу!
– Причем тут любовь к рыбе? Он любил маму! И не хотел ее ни с кем делить. Он вообще был индивидуалист. А теперь вот спит вечным сном в общей могиле…
И мне захотелось плакать.
– Ну я бы не сказала, что она такая уж общая… – резонно заметила Люська, но в глазу у нее тоже блеснула слеза.
В этот момент раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и услышала совершенно счастливый голос мамы.
– Что сказала мама? – спросила Люська, после моего продолжительного мычания в трубку.
– Мама звонила… Говорит, была у Бени на могилке… С дерева осыпались листья…
– А мандарины не попадали?
– Люсь, у мамы горе… Она считает, что дерево плачет…
– Ну да…