ТАТЬЯНА ЛИВШИЦ. ИСКУССТВО ЕСТЬ ТОЛЬКО ТАМ, ГДЕ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ

Алена КОСТЕЦКАЯ
Фото Олега ЛАЗАРЕВА

«ЕС­ЛИ ЧЕ­ЛО­ВЕК ДЕ­ЛА­ЕТ ЧТО-ТО НА ПРО­ДА­ЖУ, ТО ОН ДУ­МА­ЕТ ОБ ЭТОМ, ДУ­МА­ЕТ О ДЕНЬ­ГАХ, А ИС­КУС­СТ­ВО МСТИТ. И ПО­ЛУ­ЧА­ЕТ­СЯ, БЫТЬ МО­ЖЕТ, И ЗА­МЕ­ЧА­ТЕЛЬ­НАЯ ВЕЩЬ, НО ВНУ­Т­РЕН­НЕ ПУ­С­ТАЯ».

ТА­ТЬ­Я­НА ИСА­А­КОВ­НА, ВЫ ДЕР­ЖИ­ТЕ В РУ­КАХ КИ­С­ТОЧ­КУ УЖЕ БО-ЛЕЕ 70 ЛЕТ. ВЫ МО­ЖЕ­ТЕ СКА­ЗАТЬ, МО­ЖЕ­ТЕ ОБЪ­ЯС­НИТЬ, ХО­ТЯ БЫ
ДЛЯ СЕ­БЯ, – КАК ПО­ЛУ­ЧА­ЕТ­СЯ РА­БО­ТА? ЧТО НУЖ­НО, ЧТО­БЫ ОНА
СО­СТО­Я­ЛАСЬ?

– Вряд ли смо­гу… Это слиш­ком слож­но. Вот смо­т­ришь на что-то очень дол­го, над чем-то за­ду­мы­ва­ешь­ся, ка­кой-то про­цесс идет дол­гий, кро­пот­ли­вый. А по­том на чем-то ос­та­нав­ли­ва­ет­ся взгляд, поч­ти слу­чай­но, и ду­ша слов­но от­кры­ва­ет­ся, слов­но бы го­во­рит: «Ах!» И хо­чет­ся ото­б­ра­зить, от­ра­зить вот это ах!, пе­ре­дать эту свою глу­бо­кую неж­ность, свою лю­бовь… Мне во­об­ще ка­жет­ся, что ис­кус­ст­во есть толь­ко там, где есть лю­бовь – к то­му, что ви­дишь во­круг, че­рез что се­бя вы­ра­жа­ешь.

НО МОЖ­НО ВЕДЬ ВЫ­РА­ЖАТЬ И БЕЗ ЛЮБ­ВИ…

– Ра­зу­ме­ет­ся. Толь­ко этот про­цесс к ис­кус­ст­ву, как мне ка­жет­ся, со­вер­шен­но ни­ка­ко­го от­но­ше­ния не име­ет. Это ско­рее от же­ла­ния уди­вить ок­ру­жа­ю­щих.

ПО­ЧЕ­МУ?

– Ну нуж­но же чем-то ру­ко­вод­ст­во­вать­ся, дол­жен же быть ка­кой-то по­сыл, мо­тив… Ес­ли не лю­бовь, то что?

РАС­СКА­ЖИ­ТЕ, КАК ВЫ СТА­ЛИ РИ­СО­ВАТЬ?

– Я на­ча­ла ри­со­вать до­воль­но по­зд­но. Толь­ко в 11 лет впер­вые взя­ла ки­с­точ­ку в ру­ки, а до это­го до­воль­но упор­но за­ни­ма­лась му­зы­кой. Но я до­воль­но бы­с­т­ро, бук­валь­но че­рез па­ру уро­ков, на­учи­лась дер­жать кисть. И во­об­ще страш­но ув­ле­клась. Я бро­си­ла му­зы­ку и ста­ла ри­со­вать. И по­лю­би­ла это на всю жизнь. Се­го­дня я не мо­гу пред­ста­вить се­бе свою жизнь без жи­во­пи­си.

РА­БО­ТА­Е­ТЕ КАЖ­ДЫЙ ДЕНЬ?

– Прак­ти­че­с­ки. Ино­гда от­вле­ка­ют ка­кие-то де­ла, но это ско­рее не­ча­ян­но, а не на­роч­но. Ес­ли не ра­бо­таю, то счи­тай – день по­те­рян. И так бы­ло все­гда.

С 11 ЛЕТ?

– Ну, не с 11, ко­неч­но. Я по­сту­пи­ла в сред­нюю ху­до­же­ст­вен­ную шко­лу, те­перь это ху­до­же­ст­вен­ный ли­цей. Там нас и на­учи­ли ра­бо­тать. Мы ри­со­ва­ли каж­дый день, а ведь еще бы­ли и об­ще­об­ра­зо­ва­тель­ные пред­ме­ты.

КАК СТА­НО­ВЯТ­СЯ ХУ­ДОЖ­НИ­КОМ?

– Ког­да я учи­лась в сред­ней шко­ле, ме­ня все вре­мя пы­та­лись пе­ре­ко­вать – на им­прес­си­о­ни­с­ти­че­с­кую ма­не­ру, ко­то­рая тог­да прак­ти­ко­ва­лась. А я все­гда со­про­тив­ля­лась – ино­гда чуть-чуть, а ино­гда и силь­но. Кон­флик­тов с пре­по­да­ва­те­ля­ми у ме­ня не бы­ло по это­му по­во­ду. Они про­сто ду­ма­ли, что я не мо­гу. Не мо­гу так хо­ро­шо, как они хо­тят. Но вот в ин­сти­ту­те, а я учи­лась в Ху­до­же­ст­вен­ном ин­сти­ту­те име­ни Су­ри­ко­ва, мой пе­да­гог Ва­си­лий Ва­си­ль­е­вич По­че­та­лов, од­наж­ды стоя у ме­ня за спи­ной, ког­да я с ув­ле­че­ни­ем пи­са­ла об­на­жен­ную жен­скую на­ту­ру, вдруг ска­зал: «Слу­шай, а ведь это не без­дар­но… Но так ведь ни­кто не де­ла­ет!» И вот ког­да я ус­лы­ша­ла эту фра­зу, я вдруг по­ня­ла: я бу­ду, я бу­ду де­лать так, как я хо­чу и как счи­таю нуж­ным. Ведь я, ког­да ме­ня ру­га­ли, я ста­ра­лась де­лать так, как они хо­тят, – но у ме­ня не по­лу­ча­лось. И с тех пор я де­лаю так, как я хо­чу.

ОТ­НО­ШЕ­НИЕ К ЖИ­ВО­ПИ­СИ ТРАНС­ФОР­МИ­РО­ВА­ЛОСЬ С ГО­ДА­МИ?

– На­вер­ное. Но то, что при­шло в дет­ст­ве и в юно­с­ти, ос­та­лось в ос­но­ве и ос­та­лось не­из­мен­ным. В ин­сти­ту­те я уже ри­со­ва­ла са­мо­заб­вен­но.
И по­сле ин­сти­ту­та сра­зу ста­ла очень мно­го ра­бо­тать. Я хо­ди­ла пи­сать в Мо­ро­зов­скую боль­ни­цу, поч­ти слу­чай­но. Ме­ня по­про­си­ли на­пи­сать пор­т­рет од­но­го из­ве­ст­но­го хи­рур­га, а я ув­ле­клась. Я на­пи­са­ла его пор­т­рет и ста­ла пи­сать еще ра­бо­ты, по­то­му что мне по­ка­за­лась эта те­ма очень ин­те­рес­ной – и пла­с­ти­че­с­ки, и че­ло­ве­че­с­ки. Я да­же не знаю, что ме­ня ув­лек­ло. Де­ти, се­с­т­ры, вра­чи, ин­те­рь­ер… Я ста­ла де­лать эти боль­нич­ные ра­бо­ты, и те­перь спу­с­тя, в об­щем-то, бо­лее 50 лет мо­гу ска­зать, что ма­не­ра мо­е­го пись­ма ни­чуть не из­ме­ни­лась. Тог­да, имен­но тог­да, на­вер­ное, и сло­жил­ся ос­нов­ной ха­рак­тер – тот, в ко­то­ром я хо­чу ви­деть свое, свою ра­бо­ту. Пло­с­ко­ст­ная, цель­ная, на­сы­щен­ная све­то­вы­ми ню­ан­са­ми.

ЧЕМ ОТ­ЛИ­ЧА­ЕТ­СЯ НА­СТО­Я­ЩЕЕ ИС­КУС­СТ­ВО И ИС­КУС­СТ­ВО НА ПРО-ДА­ЖУ?

– Здесь все очень про­сто. Ес­ли че­ло­век де­ла­ет что-то на про­да­жу, то он ду­ма­ет об этом, ког­да де­ла­ет, а ис­кус­ст­во мстит. И по­лу­ча­ет­ся, мо­жет быть, и за­ме­ча­тель­ная вещь, но вну­т­рен­не пу­с­тая.

НО ВЕДЬ ХУ­ДОЖ­НИ­КУ НУЖ­НО НА ЧТО-ТО ЖИТЬ?

– Да. Про­сто не на­до об этом ду­мать.

ВЫ ПРО­ДА­Е­ТЕ СВОИ РА­БО­ТЫ?

– Ко­неч­но. Во­об­ще, по­ку­па­те­ли – это ужас­ный на­род. Я не про­даю на рын­ках или в са­ло­нах. Ко мне слу­чай­но при­хо­дят ка­кие-то лю­ди, ино­гда про­сто це­ни­те­ли ис­кус­ст­ва. И они все­гда вы­би­ра­ют са­мые луч­шие ра­бо­ты. Хо­тя ино­гда ухо­дят са­мые не­о­жи­дан­ные ве­щи… Но все рав­но – про­да­вать ужас­но жал­ко. К то­му же еще на­до уметь тор­го­вать­ся, а вот это са­мое труд­ное и ужас­ное. Но про­да­вать – на­до. Это во­об­ще не про­фес­си­о­наль­но – не про­да­вать. По­то­му кар­ти­ны – это все-та­ки не для се­бя, а для лю­дей.

А КАК ЭТО БЫ­ЛО В СО­ВЕТ­СКОЕ ВРЕ­МЯ?

– Тог­да все бы­ло го­раз­до про­ще. Что-то по­ку­па­ло го­су­дар­ст­во, но в ос­нов­ном мы жи­ли на до­го­во­ра с вы­ста­вок. Каж­дые три го­да про­во­ди­лась зо­наль­ная вы­став­ка. Сна­ча­ла мос­ков­ская, по­том все­рос­сий­ская, за­тем все­со­юз­ная, и на них за­клю­ча­лись до­го­во­ра. Я пи­са­ла кар­ти­ны, ко­то­рые по­том ухо­ди­ли на вы­став­ку. За это пла­ти­ли аванс, а за­тем, если работу принимали на выставку, с на­ми окон­ча­тель­но рас­пла­чи­ва­лись.
Луч­ше все­го бы­ло, ког­да до­го­вор за­клю­чал­ся с Ми­ни­с­тер­ст­вом куль­ту­ры. По­то­му что Ху­до­же­ст­вен­ный фонд, на­при­мер, от­да­вал кар­ти­ны в без­воз­ме­зд­ный дар – то­му, кто возь­мет. И ра­бо­ты ухо­ди­ли ино­гда в са­мые не­пред­ска­зу­е­мые ме­с­та. У ме­ня од­на кар­ти­на жи­вет, на­при­мер, в ГАИ, еще од­на – в ка­ком-то по­соль­ст­ве за гра­ни­цей. А Министерство культуры передавало работы в провинциальные музеи.
Та­кое бы­ло толь­ко у жи­во­пис­цев. Су­ще­ст­во­вал так на­зы­ва­е­мый жи­во­пис­ный ком­би­нат, в ко­то­ром ра­бо­та­ла це­лая груп­па спе­ци­а­ли­с­тов, на­зы­ва­е­мых ин­спек­то­ры-ис­кус­ст­во­ве­ды. Они ез­ди­ли по всей стра­не и со­би­ра­ли за­ка­зы. При­чем дей­ст­во­ва­ли до­воль­но сво­е­об­раз­ным спо­со­бом. При­ез­жа­ли и по­ка­зы­ва­ли пач­ку фо­то­гра­фий: «Вот что мы мо­жем сде­лать». Ко­му-то нра­ви­лось, и мы на­чи­на­ли ра­бо­тать. В основном я там делала сказ­ки. А для себя или по договорам к выставкам я делала пей­за­жи, в том числе го­род­ские. Во­об­ще го­род­ской пей­заж – это моя лю­бовь. Вы, на­вер­ное, за­ме­ти­ли?

ДА, ЗА­МЕ­ТИ­ЛА. И ОН ВАМ НЕ­О­БЫК­НО­ВЕН­НО УДА­ЕТ­СЯ…

– Это то, что я люб­лю боль­ше все­го. И боль­ше все­го хо­чу де­лать. Я мно­го пи­са­ла мос­ков­ские пей­за­жи. Во­об­ще я все­гда очень мно­го ра­бо­та­ла.

МЕЖ­ДУ ТЕМ, ЧТО БЫ­ЛО РАНЬ­ШЕ, И ТЕМ, ЧТО СЕЙ­ЧАС, БОЛЬ­ШАЯ РАЗ­НИ­ЦА?

– Ко­неч­но же. Но для ме­ня лич­но са­мая прин­ци­пи­аль­ная и са­мая, по­жа­луй, бо­лез­нен­ная раз­ни­ца за­клю­ча­ет­ся в том, что я са­ма долж­на на­зна­чать це­ну. А я это не умею.

А КАК РАНЬ­ШЕ ОП­РЕ­ДЕ­ЛЯ­ЛАСЬ ЦЕ­НА РА­БО­ТЫ?

– Го­су­дар­ст­во са­мо на­зна­ча­ло це­ну. Бы­ли ху­дож­ни­ки бо­лее до­ро­гие, бы­ли бо­лее де­ше­вые. Это да­же за­ви­се­ло не от чи­нов­ни­ка и не от ка­че­ст­ва ху­дож­ни­ка, а от его рей­тин­га.
Но тог­да это бы­ло бо­лее или ме­нее ре­гу­ляр­но, а сей­час как по­ве­зет – то гу­с­то, то пу­с­то. Ино­гда вдруг по­яв­ля­ет­ся ка­кой-то кол­лек­ци­о­нер и ску­па­ет всю се­рию це­ли­ком. Ме­ня это бо­лее чем ус­т­ра­и­ва­ет: се­рия не раз­роз­нен­на, все кар­ти­ны вме­с­те.

КТО ОКА­ЗАЛ НА ВАС НА­И­БОЛЬ­ШЕЕ ВЛИ­Я­НИЕ?

– Во-пер­вых, мой учи­тель – Ни­ко­лай Ми­хай­ло­вич Чер­ны­шев. Ког­да я по­па­ла к не­му в ма­с­тер­скую, то как-то сра­зу по­чув­ст­во­ва­ла, что он всех нас, мо­ло­дых в об­щем-то еще лю­дей, ма­ло что уме­ю­щих по­ка, уже счи­та­ет ху­дож­ни­ка­ми. Мо­ло­ды­ми, у ко­то­рых мно­го все­го впе­ре­ди и преж­де все­го, ко­неч­но же, уче­ба, но все рав­но – ху­дож­ни­ка­ми. У не­го бы­ло уди­ви­тель­но ува­жи­тель­ное от­но­ше­ние к нам. Он раз­го­ва­ри­вал с на­ми на рав­ных, он до­пу­с­кал наличие соб­ст­вен­ного мне­ния и соб­ст­вен­ного взглядa. И вот тот взгляд, ко­то­рый тог­да у ме­ня сло­жил­ся, он ос­тал­ся до сих пор. Он из­ме­нил­ся, ко­неч­но, по­то­му что из­ме­ни­лась я, из­ме­ни­лось вре­мя, по­то­му что с воз­ра­с­том, с те­че­ни­ем вре­ме­ни во­об­ще ме­ня­ет­ся взгляд че­ло­ве­ка на жизнь и на ок­ру­жа­ю­щие его пред­ме­ты, но не в су­ти, а в де­та­лях.
Он сам был очень хо­ро­шим ху­дож­ни­ком. И мо­жет быть, имен­но бла­го­да­ря это­му я в ка­кой-то мо­мент вдруг ощу­ти­ла, что вот то ин­ди­ви­ду­аль­ное, что есть во мне, что имен­но я ви­жу, что имен­но я про­из­во­жу, я, а не кто-то дру­гой, – это как раз и цен­ность. Он очень хо­ро­шо умел дать по­чув­ст­во­вать вот эту цен­ность. И мы из его ма­с­тер­ской вы­шли все раз­ные. По­то­му что он не под­ми­нал под се­бя, а раз­ви­вал то, что есть.

А ИЗ МА­С­ТЕ­РОВ?

– Алек­сандр Ива­нов, Ве­не­ци­а­нов, Пье­­ро де ла Фран­че­с­ко. Де ла Фран­че­с­ко – это моя дав­няя глу­бо­кая лю­бовь. Я на не­го со­вер­шен­но не по­хо­жа. Он очень глу­бо­кий, фи­ло­соф­ский, тон­кий. Для ме­ня он са­мый луч­ший ху­дож­ник, хо­тя люб­лю я мно­гих.

ЧТО НУЖ­НО, ЧТО­БЫ ДО­БИТЬ­СЯ УС­ПЕ­ХА?

– Ну, всем, на­вер­ное, нуж­но раз­ное. Но ху­дож­ни­ку, как мне ка­жет­ся, нуж­но по­ощ­ре­ние. И нуж­но хоть ка­кое-то при­зна­ние.
Нуж­но иметь воз­мож­ность мно­гое ви­деть, как мне ка­жет­ся. Для ме­ня, на­при­мер, очень важ­ны пу­те­ше­ст­вия. По­то­му что пу­те­ше­ст­вия – это пей­за­жи, му­зеи, лю­ди на­ко­нец. Это об­ще­ние с дру­ги­ми людь­ми, с прин­ци­пи­аль­но ины­ми – у ко­то­рых дру­гой взгляд, дру­гая точ­ка зре­ния. Очень важ­но по­сто­ян­ное по­сти­же­ние че­го-то но­во­го.

ЛЮ­ДИ ЛЮ­БЯТ ОБ­ЩАТЬ­СЯ С ХУ­ДОЖ­НИ­КА­МИ?

– Бе­зус­лов­но. Но у нас к ху­дож­ни­кам бо­лее ува­жи­тель­ное от­но­ше­ние, чем за гра­ни­цей. На За­па­де мы для них не­мно­го стран­ный на­род, что-то вро­де су­мас­шед­ших. У них ведь счи­та­ет­ся не­сча­с­ть­ем, ес­ли кто-то в се­мье ре­шит по­свя­тить свою жизнь ри­со­ва­нию. По­то­му что ху­дож­ник не­пре­мен­но бу­дет бед­ст­во­вать, а зна­чит, род­ст­вен­ни­ки долж­ны бу­дут ему по­мо­гать.

ВЫ НЕ БЫ­ЛИ РА­ЗО­ЧА­РО­ВА­НЫ ПРО­ФЕС­СИ­ЕЙ?

– Нет. Я во­об­ще счи­таю, что я сча­ст­ли­вый че­ло­век. Сколь­ко лю­дей не слы­шат му­зы­ку, не мо­гут про­честь кни­гу, не ви­дят. А я вот ви­жу. Я вче­ра пой­ма­ла ма­ши­ну, так вот во­ди­тель сло­во­охот­ли­вый по­пал­ся. Го­во­рит, ка­кая ску­ка этот Пуш­кин… Ну ведь не­сча­ст­ный же че­ло­век! Его ужас­но жал­ко, по­то­му что он ли­шен вос­при­я­тия пре­крас­но­го. А я – ви­жу. Я смо­т­рю на вас и ду­маю, как вы кра­си­во ус­т­ро­е­ны, как ин­те­рес­но вас ри­со­вать. Я все вре­мя улав­ли­ваю что-то осо­бен­ное, ка­кую-то осо­бен­ную кра­со­ту. Но глав­ное – я до сих пор мо­гу каж­дый день ра­бо­тать. Это са­мое боль­шое сча­с­тье.

ЛИВШИЦ
Татьяна Исааковна

Родилась в 1925 г.
в Москве. В 1944 г. окончила Московскую среднюю художественную школу, ныне Московский художественный академический лицей.
В 1951 г. окончила Московский государственный художественный институт им. В.И. Сурикова, мастерская А.М. Грицая.
Училась у Н.М. Чернышева. Член МОСХ с 1958 г.
Постоянно участвует
в московских, всероссийских, всесоюзных и международных выставках.
В 1993 г. состоялась персональная выставка художницы
(Кузнецкий мост, 20).
В 2005 г. – в зале Московского союза художников (Старосадский, 5).
Многие работы находятся в музеях страны,
а также в частных собраниях России,
Дании, Италии, США и др. Художница работает
в жанре пейзажа, портрета, натюрморта.