Валентина ЖУКОВА, Александр ПОЛЯНСКИЙ
Фото Александра ДАНИЛЮШИНА
Мы, пожалуй, впервые не знаем, как правильнее представить главную героиню этого номера «БЛИКОВ». В качестве соучредителя и генерального директора московско-магаданской холдинговой компании «Питер Юнивесл Груп», соучредителя еще двух тесно связанных с ней компаний, которые все вместе занимаются поставками алкогольной, табачной и продовольственной продукции в регионы Дальнего Востока?
(мы писали о «Питер Юнивесл Груп» в журнале «БОСС» № 7 за 2007 год.)
Или в качестве известного российского психотерапевта,
онкопсихотерапевта, психолога-консультанта, имеющего более десятка международных сертификатов в области практической психологии, признанные профессиональным сообществом авторские методики психологической
коррекции?
Дело в том, что обе эти ипостаси для Елены Комаровой одинаково значимы, говоря об одной, нельзя не сказать о другой. И их несовместимость — кажущаяся.
Елена Валерьевна, сегодня вы крупный управленец, генеральный директор компании, контролирующей значительную долю продовольственного рынка Дальнего Востока. Как получилось, что вы занялись бизнесом вообще и этим бизнесом в частности? Каким было ваше изначальное стремление, установка, которая привела к такому развитию событий?
Изначально я решала для себя главный вопрос своей жизни: как помогать людям и не брать за это деньги. Моя мама вспоминает, что я с детства не могла спокойно видеть, как кто-то страдает, кто-то несчастлив, отстраниться от этого. Потому я и избрала своим главным предназначением бескорыстную помощь: я ее оказываю как психотерапевт и как меценат.
Меня не привлекали «обычные», а на самом деле мещанские ценности: вот купили машину, купили дом, съездили на Канары, заработали миллион, еще миллион, десять миллионов…
Я так воспитана, что главным для меня всегда было духовное начало, служение людям.
Но как, служа им, не умереть с голоду? Ведь даже если есть богатый муж, он в конце концов может сказать: «Дорогая, хорошая у тебя благотворительность за мой счет!»
Я для себя решила проблему так: я должна заниматься успешным бизнесом, этот бизнес даст мне деньги, чтобы я могла себе позволить оказывать помощь, не думая о том, на что я буду кушать и на что будет кушать мой ребенок. И благодаря этому сегодня, когда пациент после психотерапевтических сеансов спрашивает, сколько он мне должен, я отвечаю: «Спасибо, что вы ко мне пришли, что я смогла вам помочь».
Психологическая помощь как форма благотворительной деятельности — это, так сказать, мое ноу-хау: я почти не знаю в России примеров бесплатного оказания качественной, квалифицированной психотерапевтической помощи, даже если без нее человек может погибнуть.
И потом, в сфере психологической помощи я могу проявить себя наиболее полно.
Но традиционное меценатство — финансовая помощь больным людям, детям, учреждениям социальной сферы, культуры, науки для меня имеет ничуть не меньшее значение: в помощи людям я не должна ограничиваться потолком своих профессиональных возможностей.
Однако двумя пунктами спектр помощи не исчерпывается. Мы, как вы знаете, поставляем товары в Магаданскую область. Это дальний регион, в который сегодня самолетом, может быть, и долетишь, но доставить грузы не получится. Область практически отрезана от «большой земли». Завоз товаров туда осуществляется железной дорогой и морем по 60—70 дней.
Мы годы выстраивали логистику, чтобы сделать поставки бесперебойными, снизить себестоимость, ведь народ в области живет очень небогато. И сегодня добились того, что наш товар благодаря минимальной наценке при высоком, проверенном качестве очень конкурентен на региональном рынке. В этом мы видим свою помощь Магаданской области, ее жителям.
Наша компания с мозговым и маркетинговым центром в Москве несет в регион цивилизованный бизнес, иной раз не считаясь с затратами. Другие фирмы, конкурируя с нами, вынуждены тоже работать по-новому, то есть цивилизованно и более качественно.
Сегодня мы занимаемся уже не только оптовыми поставками, но и розничной торговлей, чтобы цивилизованный подход к торговле был доступен конечному потребителю, подпитываем «правильную» розницу из других наших ресурсов. Личный пример должен быть показателен на деле, а не только на бумаге.
Есть и классическое меценатство: крупные вложения «Питер Юнивесл Груп» делает в социальные программы, помощь лечебным учреждениям. Ведь в области очень много больных людей, особенно детей, которые нуждаются в лечении у квалифицированных специалистов. Но вы же понимаете, что врачи из Москвы в Магадан не поедут на работу ни за какие деньги! Поэтому я хочу создать в Москве психологический коррекционно-реабилитационный центр при нашей фирме, который даст возможность, в том числе и магаданцам, получать квалифицированную психологическую помощь.
И работа моя в компании — это не менеджмент в обычном понимании. Конечно, мы занимаемся эффективностью управления, стараемся, чтобы наше предприятие работало с максимальным КПД. Перефразируя известные слова Суворова, можно сказать, что плоха та компания, которая не имеет амбиций развития, расширения своей экспансии на рынке. Но стремление помогать сотрудникам в их развитии, совершенствовании — через стимулирующую заработную плату, дополнительную материальную помощь, содействие в образовании — это тоже меценатство.
Но почему такая гуманистическая компания работает в сфере продажи алкоголя и табака?
Сегодня мы занимаемся уже не только алкогольной и табачной продукцией и, кстати, работаем не только в Магаданской области.
Алкогольно-табачная специализация действительно присутствует, и она возникла не случайно. Не секрет, что наши люди много и разрушительно для своего здоровья пьют и курят: цирроз печени и рак легких остаются в числе лидеров списка заболеваний, приводящих к смертельному исходу россиян. Пьянство — один из главных национальных пороков. И потому важно прививать культуру пития. Некоторые считают, что нужно отказаться от алкоголя и табака вообще, поскольку это по определению наносит вред здоровью. А регулярная жирная мясная пища за обедом не наносит вред? А три литра колы что несут здоровью?
Как писал Омар Хайам,
«Запрет вина — закон,
Считающийся с тем,
Кем пьются и когда,
И много ли, и с кем.
Когда соблюдены
все эти оговорки,
Пить — признак мудрости,
а не порок совсем».
Вопрос пития или курения — это вопрос меры, вопрос культуры. Алкоголь может быть и очень полезен для расслабления организма, нормализации давления, деятельности мозга. Разве не полезен бокал красного вина за обедом? Или стопка сорокоградусной, о чем говорил булгаковский профессор Преображенский?
А традиционные настойки и наливки, основой для которых служат травы, ягоды, коренья, а спирт является лишь консервантом?
Научить людей пить хорошие, качественные напитки, приучить их к тому, что есть мера, что смысл приема алкоголя в том, чтобы получить удовольствие, а не впасть в бессознательное состояние, — вот цель. И именно поэтому, кстати, так важно нам было создать свою розничную сеть.
Недавно в магаданском офисе «Питер Юнивесл Груп» генеральный дистрибьютор, с которым мы уже давно сотрудничаем, — компания «Ла Винчи» проводила семинар для наших сотрудников. Ее менеджеры рассказывали, что такое шипучие и игристые вина. Ведь многие работники торговли, в том числе и директора магазинов, понятия не имеют, что ставить на прилавки шампанское и игристое вино по одной цене — это вопиющая некомпетентность, такого не может быть ни при каких обстоятельствах, ведь это два разных класса напитков. Не знают они и того, как должна быть представлена ассортиментная линейка.
«Зачем нам ассортиментная линейка? — отвечают на наши упреки директора магазинов. — Если мы с этого товара имеем 50% навара, а с того — 30%, то, конечно, мы возьмем побольше товара, который дает 50%». С подобным подходом можно бороться, только внедряя на рынке собственную систему розничной торговли.
В работе Московского представительства компании психологическая помощь, консультирование представлены как отдельное направление?
Да, и это направление включает как проведение тренингов для собственных сотрудников, специалистов партнерских организаций, так и индивидуальное консультирование с психотерапией или без.
Ежегодно весь персонал компании в обязательном порядке проходит очень серьезный, по шесть—восемь часов несколько дней подряд, тренинг по характерологии, причем год от года он усложняется. Потому что менеджеру, бухгалтеру или, скажем, юристу при общении с соответствующим специалистом другой компании необходимо понимать психологические особенности своего визави. Это принципиально важная компетенция любого работника.
Плюс к этому я провожу тренинги по командообразованию, чтобы выявить психологические особенности каждого из сотрудников в динамическом взаимодействии, сплотить их для решения корпоративных задач.
Сегодня «Питер» — холдинговая структура: три немаленьких компании. Уже довольно серьезная корпорация, которая немыслима без столь же серьезного подхода к командообразованию. А составление команды немыслимо без знания характерологии.
Человек с шизоидным характером может унести тебя к звездам, важно самой суметь вернуться обратно. Поэтому этот характер может быть скомпенсирован, например, ананкастической личностью, которая будет его корректировать: а сколько конкретно звезд, сколько километров до них лететь; психастеником, который постоянно будет «притормаживать»: ой, смотрите, красный свет светофора!
Циклоид почти гарантированно станет душой коллектива, эпилептоид будет всех «строить». Но когда в команде сталкиваются, например, два эпилептоида, в пух и прах летит вся работа. Нужно сделать так, чтобы они друг с другом только здоровались и радовались, что работают в двух разных подразделениях. Очень важно создать коллектив на принципах характерологической гармонии. Но и не забывать, что совсем без конфликтов жизнь коллектива затухает. У управленческой структуры, построенной по всем этим принципам, будет максимальный КПД.
Кроме того, мы проводим тренинги менеджеров по продажам, переговорщиков, которых вообще никто и нигде профессионально не готовит, тренинги руководителей.
Что касается индивидуального психологического консультирования и психотерапевтического лечения, то они, конечно, ограничиваются моим личностным коридором. При этом онкобольным я не отказываю в помощи, всегда нахожу для них время. Как и людям с риском суицида. Стараюсь помогать и другим людям с тяжелыми расстройствами.
А как они находят вас?
Исключительно через знакомых, через тех, кто у меня лечился.
Конечно, с моей главной жизненной задачей связаны и тренинги, и индивидуальная работа. Тренинги управленцев я начинаю с того, что говорю: «Мы работаем и зарабатываем деньги, каждый из нас занимается своей сферой. Но давайте не будем забывать, что все мы прикасаемся к человеческой душе. И каждый из нас должен отвечать за ту боль, которую он причинил окружающим».
Ты, руководитель, смог себе позволить оскорбить подчиненного. Но вдруг потом у тебя самого случилась психологическая проблема, когда ты полностью разбит и никому не нужен больной. И вот в этот момент ты поймешь, что чувствовали те женщины, которые плакали, выйдя из твоего кабинета!
Ситуация в сфере психологической помощи в нашей стране меня очень беспокоит. Эту помощь сегодня люди по целому ряду причин не получают.
Потому что в России не принято обращаться к психотерапевту или психологу-консультанту с психологической проблемой?
Это одна из причин. Большинство людей действительно считают: ничего, разберусь, пройдет-перемелется… Если речь идет о мужчине — есть работа, в которую можно окунуться с головой, старый, добрый друг и, чего греха таить, зачастую бутылка… Если о женщине — можно выплакаться: на что подушка-подружка? Или имеется настоящая подружка, которая говорит: «Бросил мужик? Да плюнь, у меня такое же было, а теперь богатый красивый муж, без ума от меня, любовник в Москве, любовник на Кипре… Бери пример!» А она не хочет брать пример, менять мужчин как перчатки! Ей нужен именно этот, с которым она прожила 20 лет. Она не может взять в толк, как он мог предать ее, променять на девочку на 30 лет младше; как он не поймет, что ей нужны только его деньги. Ей больно, и с этой болью она живет. Боль не проходит ни за день, ни за два, ни за три…
Только люди достаточно высокого интеллектуального уровня понимают, что они не смогут справиться с проблемой сами — нужна помощь специалиста. Потому что проблема лишь загоняется вглубь, зачастую переходит из реактивной фобии в невротическую, преодолеть которую будет гораздо труднее, чем сразу разобраться с проблемой. Ведь наше сознание — великий, мощный механизм, он может спасти нас от травмирующих переживаний, «закрыть» душевную боль. И не случайно сейчас так много фобичных людей.
Фобии встречаются самые разнообразные, самые экзотические. Неспециалисту, может быть, странно и даже смешно читать все эти сложные названия, описания фобий. Например, есть аракибутирофобия — боязнь того, что арахисовое масло прилипнет к нёбу. Кажется, глупость какая — а вполне интеллектуально развитые люди от этого страдают… Но это, конечно, экзотика. А аэроакрофобия — боязнь высоты — встречается часто.
Человек порой выбирает род занятий, чтобы преодолеть фобию, справиться с ней. Скажем, горнолыжники — нередко люди, занимающиеся данным видом спорта, чтобы «победить себя» — победить свою фобию. То есть фобии отнюдь не удел слабаков, как принято думать.
Мы с вами живем в Москве, и здесь специфические фобии. Очень часто люди жалуются, что боятся метро (сидеродромофобия). Но это все равно что заявить: я боюсь жизни. Нужно разобраться, чего человек боится на самом деле? Замкнутого пространства, большого числа людей, узких площадок между путями на станциях?
И вот постепенно, шаг за шагом, на психотерапевтических сеансах мы приближаемся к тому, что было причиной возникновения этой фобии. Например, у женщины произошла жуткая трагедия: ей изменил, надругался над ее чувством любимый мужчина. Она пришла к нему и застала его в постели с другой. В ужасе выбежала и побежала куда глаза глядят — в метро, поближе к людям. Спустилась туда с этой трагедией, со страхом остаться одной — и именно там на нее навалились все переживания; именно там, в толпе, она почувствовала, насколько одинока. И когда ее мозг понял, что ей этого просто не пережить, сознание убрало, защитило, заместило переживания фобией, которая дает возможность не испытывать их снова. Вместо того чтобы «дотрагиваться» до тяжелейших переживаний, она «боится метро».
И начинается ювелирная работа психотерапевта. Попросив у пациента разрешения, надо расчистить душевный нарост — постепенно подойти к изначальным переживаниям, дать им выплеснуться. При этом не допускать, чтобы человек оставался с ними наедине, быть рядом, говоря: «Успокойся, я здесь, мы переживем это все сейчас способом, который не закончится трагедией».
При этом нужно соблюдать одно важное правило: психолог, конечно, тоже человек, у него есть свои личные переживания, личный опыт, но он не должен переносить их на других людей.
Например, ты пережил разрыв с любимым человеком, развод. Потом — новая встреча, новая любовь, брак. Ты не имеешь права делиться этим, пусть и успешным, но своим личным опытом с клиентом или пациентом. Психолог не подружка!
Человек приходит и говорит: у меня вот такая проблема. А ты пытаешься понять, действительно ли проблема в этом? Ведь нередко бывает, что это ширма, которая закрывает глубинную проблему. И, вполне возможно, человеку нужно не консультирование, а лечение. Вообще, есть очень существенные отличия в отношениях «клиент — психолог-консультант» и «пациент — психотерапевт». Это совершенно разные отношения, совершенно разные обязательства с одной и другой стороны.
У меня как психотерапевта нет предпочтений в отношении тех или иных сильных, практически полезных методов, я использую весь их арсенал. Потому что с одним человеком хорошо идет гештальт-терапия, с другим — НЛП, с третьим — когнитивная терапия А.Т. Бека…
Современные методики позволяют добиваться результата очень эффективно: человек «оживает», полностью адаптируется к жизни. Но при этом психолог-консультант или психотерапевт не волшебники, они не могут «получить» одного человека, а «выдать» после сеансов другого. Они не могут изменить характер, который и есть источник всех психологических проблем. Характер наш неповторим, как рисунок на ладони. Это фундамент личности. Как у нас есть костный хребет, так характер — наш личностный хребет. Нельзя из эпилептоида сделать циклоида, из ананкаста — психастеника и т. д.
Вторая и главная причина недоступности психологической помощи — баснословно большая стоимость услуг психотерапевтов. Из-за чего помощь зачастую не могут получить больные, находящиеся на грани жизни и смерти. Это суицидальные больные или люди со смертельным физическим недугом.
Я всегда бесплатно работала и работаю с такими категориями нуждающихся в помощи. Особая моя специализация — онкопсихотерапия. Этот термин мало описан в научной психологии и более распространен в медицине под понятием комплементарной терапии, то есть дополнительной терапии к основному курсу лечения. Я же убеждена, что онкопсихотерапия — специфический, комплексный и многосложный метод работы с такими больными. Онкопсихотерапия — особое направление: психотерапевтическое лечение не всех тяжелобольных, допустим тех, кто перенес инсульт или болен СПИДом, а именно онкобольных. Она охватывает психотерапию на всех стадиях болезни, начиная с узнавания больным диагноза.
Человек приходит в клинику за результатами обследования, в нем теплится надежда: вдруг повезло, вдруг не рак? А онколог, пряча глаза, ему говорит: рак, сомнений нет. Человек в это мгновение умирает. И иногда, кстати, не только душевно: в момент объявления «приговора» случаются сердечные приступы, инфаркты… Но даже если нет физических последствий, душа человека получает такую травму, переживает такой стресс…
Я много раз наблюдала, как в специализированных клиниках молодая еще женщина, сделавшая маммографию и биопсию по подозрению на рак груди, узнает диагноз. Она заходит в кабинет врача с надеждой: а может, все-таки мастопатия, доброкачественная опухоль? Но врач объявляет: рак. У женщины все внутри обрывается, она тут же стареет лет на 30. Выходит из кабинета, еле передвигая ноги, с потухшими глазами — как будто вся жизнь ушла из нее…
И в эту минуту хочется только одного — подойти к ней, обнять, сказать: «Миленькая моя, это еще не конец, жизнь продолжается», отдать все человеческое тепло, которое у тебя есть.
А как же быть клинике? Постепенно подходить к объявлению диагноза?
Нужно, чтобы объявлял диагноз профессионал — психотерапевт. По закону медицинское учреждение не может скрывать диагноз, скрывать от больного его состояние, оно обязано давать ему правдивую информацию. Это, безусловно, обоснованно, ведь человек должен знать, что его ожидает и подготовиться: оставить завещание, уладить все дела… Но недопустимо, чтобы сообщение диагноза само становилось мощнейшим травмирующим фактором, вызывало болезнь.
Беседовать с больным после получения результатов обследования должен психотерапевт. И именно он должен работать с человеком в послеоперационный период: когда основная опухоль удалена, но врач-онколог с высокой степенью вероятности предполагает, что пойдут метастазы, и произносит страшные слова «срок дожития».
«Но жизнь не кончилась, — говорю я, — люди от инфаркта и инсульта бывает что умирают мгновенно. Или от того, что кирпич упадет на голову, произойдет автокатастрофа. Вам же еще отпущено время — это великое счастье, используйте его, проживите те годы, месяцы, пусть даже недели, которые вам даны, полноценно, сделайте на вашем земном пути то, что еще не успели!»
В каждой онкологической клинике есть психотерапевт. Я, когда бываю в послеоперационных палатах, всегда интересуюсь: «А где ваш психотерапевт?» «А он, — говорят, — там, в кабинете, на первом этаже». Но почему он там, а не здесь?! «Психотерапевтическая помощь, — поясняет этот специалист, — не должна навязываться. Так гласит закон».
Да, но есть же разница между навязыванием и сочувствием, вниманием, предложением профессиональной помощи! НЛПисты считают, что сочувствие необязательно даже выражать словами, достаточно бывает положить руку на плечо или просто сесть рядом и молча посидеть.
Когда происходит взрыв, теракт, что должен делать психолог, как работать? Когда стоит женщина, совершенно обезумевшая, и воет — она потеряла мужа, ребенка… Просто человече-
ское тепло, как можно больше тепла… Иногда и терапевтические техники знать необязательно, и психологом можно не быть. Важно обладать могучим талантом любить людей, не бояться окунуться в страшные трагедии и проблемы! Психотерапевт обязан обладать этим качеством, иначе ему нужно поменять профессию.
Вот такая это ответственная, но замечательная работа — психотерапия. Однако, как я уже сказала, сегодня в России это почти исключительно коммерческая услуга. И потому очень многие, кто не в состоянии обойтись без психотерапевта, не могут и помыслить о том, чтобы обратиться к нему за помощью.
Но как же можно отказать в помощи маме с сыном-подростком, который резал себе вены? Онкобольному, которому осталось жить год, месяц, а может, и вовсе пару недель? По-моему, это просто негуманно.
Я всегда придерживалась принципа: если я знаю, что способна профессионально помочь человеку, то обязана это сделать. И я не могла понять, как можно брать деньги с тех, кто перенес тяжелейшую душевную драму, чем бы она ни была вызвана, с человека, у которого рушится жизнь.
То есть вы считаете, что психотерапевт вообще не должен брать деньги за свои услуги?
Нет, я не имею морального права к этому призывать. Психотерапевты тоже люди, высококвалифицированные профессионалы. К тому же им нужно кормить свои семьи, получать вознаграждение, зависящее от уровня их квалификации, в том числе и как свидетельство этого уровня.
Но от кого они должны получать деньги? Всегда ли от пациента? Считаю, что доступность психологической помощи должна стать заботой меценатов и государства.
Я в части психологического направления своей деятельности сама себе меценат. Но далеко не все психотерапевты могут реализоваться как управленцы и финансировать свою психотерапевтическую практику за счет собственного бизнеса.
Это великое мое преимущество, которое я сама себе создала: то, что я занимаюсь бизнесом, дает мне возможность заниматься благотворительностью. Я знаю, что сегодня отправила такое-то количество денег трем детям, и вечером иду домой счастливая. А быть счастливой от того, что на заработанные деньги куплено десять автомобилей и три дома, на мой взгляд, странно.
Доктор философских наук Г.Л. Тульчинский, профессор Санкт-Петербургского университета культуры и искусств, говорит: «Меценатом не может быть юридическое лицо; меценат — это всегда человек: конкретный человек, помогающий конкретному другому, нуждающемуся, человеку».
Наше общество до сих пор не доросло до понимания того, что меценатство — это не блажь и не отмывание денег, а свойство полноценной, развитой личности. Когда-то Третьяковы вложили средства в свою знаменитую галерею. Они ведь могли продать картины на аукционе — но нет, они создали на их основе достояние России.
А люди в блокадном Ленинграде, которые резали и ели сапоги, умирали от холода, но даже в мыслях не держали, чтобы спасти себе жизнь, сжигая картины! Разве они не меценаты? Они не деньги — жизни свои вложили!
Когда в Америке Билл Гейтс уходит от управления Microsoft и целиком посвящает себя благотворительному фонду, в управлении коего находится 33 с лишним миллиарда долларов, все американские газеты рассказывают об этом как о позитивном примере личностного развития. Все наши газеты сообщают о данном факте как о причуде одного из богатейших людей планеты, который просто с жиру бесится или умом тронулся!
Точно так же относятся у нас к российским меценатам. Абрамович и Потанин создали Фонд помощи науке. Из газет — один зубовный скрежет: ага, гранты-то всего по $3 тыс., с их-то барышей…
Но никто не говорит о том, что российские олигархи по сравнению с 1992 годом, когда они давали $1 млн на благотворительность, сегодня вкладывают в десятки раз больше. Да, пока это не так много, как у Гейтса, но общество, государство должны поддерживать тенденцию. И тогда в бизнесе станут доминировать люди с нормальной, здоровой психикой и общество наше оздоровится: не будет такого кричащего эгоистического богатства, такой ужасающей бедности, уйдет катастрофическое социальное расслоение.
Я не в состоянии понять, как можно есть икру ложками, строить дворцы на Рублевке и Новорижском, развлекаться там круглые сутки, кичиться своим богатством, когда рядом люди получают мизерную пенсию, умирают в своих старых маленьких квартирках без медицинской помощи? Насколько извращенным сознанием и восприятием действительности нужно обладать, чтобы болезненные комплексы и прогрессирующие фобии в совокупности с патологией истерического характера Ксении Собчак преподносить всей стране как «светские нравы», культуру сегодняшней молодежи? Лечить больного должен врач, а Собчак сделала своим личным врачом всю телевизионную аудиторию и, видимо, успешно лечится, коль эта аудитория есть! При этом еще и неплохо зарабатывает на своей неполноценности как на «общественном достоянии». Кто готов за лечение платить свои, трудом заработанные деньги? А не чужие, которые мы все очень любим считать.
Кстати, подсчет чужих капиталов стал в России национальным видом спорта. «Ага, Абрамович купил команду, купил яхту, дворец в центре Лондона!» У него действительно денег больше, чем у сотен тысяч ветеранов войны и труда, которые честно трудились на свою страну десятилетиями, защитили ее. «Все понятно с его доходами», — делают вывод газеты. Но где юридические основания считать, что он заработал свое состояние незаконно? Тем более что государство оценивает его деятельность очень высоко: Абрамович занимает пост губернатора одного из субъектов Федерации, и президент отказывается его с этого поста отпускать; он получает государственные награды. Почему кто-то берет на себя право утверждать, что он нечестный человек, мошенник? На основании предположений?! Но даже если посчитать их убедительными, откуда мы знаем, что он не рассчитался с государством за свои сверхдоходы?
Можно, конечно, заявлять, что и президент-то у нас плохой, и все плохие.
Вор на воре…
Вот-вот. А я такой весь в белом — и ничего не делаю. Как же легко рассуждать, сидя на завалинке: мол, Абрамович с Потаниным копейки выделили на меценатскую помощь, это для них так, «отмазка», обеление образа. Но они могли эти деньги потратить еще на одну яхту или на бриллиантовое колье для жены, а отдали на благотворительность. Разве не заслужили они благодарности?
Помните, что ответила мать Тереза, когда ее спросили: «А вы не задумывались, что человек, который вам дает деньги, может быть вором, ограбившим до этого десятки людей?» Она сказала: «Каждый должен заниматься своим делом: полицейские службы — ловить воров и возвращать деньги потерпевшим, а я — помогать обездоленным. Я не могу взять на себя миссию полиции, как и она не может взять на себя мою».
Конечно, не все меценаты добросовестные, как и не все врачи, например. Некоторые благотворители делают ошибки — дают деньги мошенникам. Потому что благотворительность, как и всякий род занятий, немыслима без специальной подготовки. Фонд Рокфеллера — крупнейшая мировая благотворительная организация — обучает обеспеченных людей, как правильно заниматься благотворительностью: двухнедельные курсы стоят недешево — $20 тыс.
На курсах рассказывают, кому и как нужно помогать, в каких случаях лучше воздержаться от помощи. Почему не надо, чтобы было 500 благотворительных фондов: лучше, если их будет немного, но зато надежные, прозрачные.
Подготовленный меценат не отдаст свои финансовые средства «в пустоту». Я, когда жертвую деньги, всегда абсолютно точно знаю, на что конкретно, кому конкретно они пошли. Если у подростка гепатит С, ему нужны лекарства, деньги должны пойти именно на лекарства, а не на бутылку водки алкоголичке-матери и не самому ребенку, который купит на них очередную дозу и через грязный шприц подцепит еще и ВИЧ.
«А как относится к меценатам наше государство?» — спросите вы. А оно требует от меценатов заплатить… налог на прибыль! Это то самое государство, которое на каждом шагу кричит, что не в состоянии всем помочь! Оно же негромко так, на ушко тебе сообщает: «Ты хочешь помочь? Отлично, ты помоги, а я с твоей помощи еще и поимею налог на прибыль 24%». Так что в этой сфере действуют абсурдные законы, губительные. И они, рассматривая меценатство чуть ли не как вариант предпринимательской деятельности, вносят свою лепту в компроментацию благотворительности.
Сегодня в России есть Международный благотворительный фонд «Меценаты столетия», Международная академия меценатства, которые в теснейшем сотрудничестве с Русской православной церковью решают сложнейшую задачу возрождения в России благотворительности. Спектр деятельности фонда широчайший. Он не только помогает больным и обездоленным, но и вкладывает деньги в реставрацию памятников истории, в поддержку научных исследований.
Фонд делает огромную работу, аккумулируя финансовые средства, управляя ими: ведь пятьсот, тысяча, пусть даже несколько тысяч рублей индивидуального жертвователя ребенку, которому требуется сложнейшая операция, не помогут! Зачастую нужны сотни и тысячи долларов.
Это, конечно, самое главное направление фонда — помощь детям. Такая помощь находится под жесточайшим контролем.
Например, после операций детям в Институте пластической хирургии приходят толстенные балансовые папки, где подробнейшим образом расписано, откуда поступили и на что пошли деньги. Есть все фотографии прооперированных детей, полный отчет — он, кстати, предоставляется по первому требованию. В результате этих операций десятки детей обрели нормальную внешность. Казалось бы, радуйтесь! Что еще надо? Ну уж нет, это не наш случай!
Например, некий Владимир Ворсобин публикует в газете «Комсомольская правда» статью о российских меценатах с предисловием: «Звания, награды и пропуск в высший свет можно просто купить, не выходя из дома», где между прочим упоминает о деятельности президента международного благотворительного фонда «Меценаты столетия» Олега Витальевича Олейника. Этот автор подчеркивает, что в прошлом Олейник был бизнесменом и поэтому помощь детям в деятельности фонда составляет мизерную часть — все остальное идет на что-то, что не имеет никакого отношения к меценатству.
На чем же основаны эти высказывания? На якобы имевшем место телефонном разговоре корреспондента с неким Александром Московским — очередным проходимцем, присвоившим себе громкий титул. И на этом основании придумывается статейка-страшилка на потребу публике и «в благодарность» всем меценатам России. Спасибо «Комсомольской правде» за искреннее стремление и помощь в возрождении меценатства и благотворительности! А тем, кто ждет эту помощь, только и надеясь на добрых людей — меценатов, газета «Комсомольская правда» особенно помогла… Но, как говорит Олег Витальевич, Бог им судья.
Тут и там из газет слышен змеиный шепоток: «Детей помогли вылечить? А зачем они об этом рассказывают? Для того чтобы беленькими и чистенькими выглядеть?»; «Ах, Кобзон десять инвалидных кресел купил, с его-то доходов! Подумаешь!» Да сколько мог, столько и купил!
У вас нет таких доходов? Так сделайте хоть что-то из ваших. Вы же ничего не делаете!
«Знаем-знаем, — строчат писаки, — орден Мецената стоит 750 тыс.». А вы сами платили? Нет? Так кто же дал вам право обвинять людей в подкупе?!
Журналисты в данном случае выступают всего лишь рупором общественного мнения …
Увы, это так. Сегодня наше общество практически не интересует добро, добрые дела — как на закате Древнего Рима, требуют только хлеба и зрелищ. По телевизору бесконечные бойни, блокбастеры. Агрессивная среда буквально разлита по информационному пространству.
Почему у общества такая потребность постоянно видеть злость, грязь, насилие? Потому, что человек должен иметь возможность отреагировать свою агрессию. На улице он выплеснуть ее не может, есть риск получить в ответ — по физиономии, а то и пулю в лоб. А агрессивные фильмы, агрессивные сцены ничем ему не угрожают. Это как секс без партнера: неинтересно, но позволяет снять напряжение.
Меня до глубины души потрясла недавняя «Культурная революция» на Пятом канале. Выходит на подмостки этого ток-шоу звезда новорусского детектива Татьяна Устинова и, обильно цитируя Толстого и Ключевского, заявляет: «Настоящий благотворитель не будет говорить о своей помощи. Вот я, например, не говорю о ней». Конечно, конечно, уважаемая Татьяна, именно поэтому вы и пришли в ток-шоу с многомиллионной аудиторией!..
Устинову называют русской Агатой Кристи. Ну почему мы всегда сравниваем себя с зарубежными знаменитостями, почему так устремлены на Запад? Хотя есть миллион примеров наших блестящих деятелей культуры. Мы их практически не знаем. Много ли кто знает о сестре Марины Цветаевой, которая блестяще, в красках, недоступных другим, описала свою великую сестру? А много ли людей у нас в стране что-нибудь слышали об Ирине Куниной-Александер — русской, хорватской и югославской писательнице, лично знавшей Блока, Гумилева, Замятина, Зощенко?
Мне выпало великое счастье познакомиться с ней в 1994 году в Женеве. Ровесница века, вдова одного из самых богатых людей в Хорватии, она представляла собой классический образец русской дворянки: всегда ухоженная, тактичная, великолепный русский язык… Она была почетной гражданкой Женевы, городские власти заботились о ней. Ее племянник стал знаменитым режиссером Голливуда. А в России ее воспоминания не печатали. О ней практически никто ничего не знает, кроме литературоведов, да и то хорватских и югославских. В 2003 году, на 103-м году жизни, Ирина Кунина-Александер умерла, так и не осуществив свою самую заветную мечту — вновь увидеть любимую Россию, родной Петербург.
Я тогда, к сожалению, никак не могла помочь донести ее творчество до россиян — у меня не было нынешних моих материальных возможностей. Да и вряд ли бы в то время ее воспоминания заинтересовали отечественного читателя, только сейчас в нас просыпается интерес к России. Но мы все еще живем Иванами, не помнящими родства… Не помним предков, не чтим профессиональные династии.
Я в этом смысле счастливый человек: для меня мои предки всегда были примером для подражания. Моя бабушка 30 лет проработала председателем горплана в г. Новокуйбышевске Куйбышевской, а ныне Самарской области. Она убежденный коммунист и при этом кулацкая дочь, помнящая еще старую русскую деревню. Бабушка имела в Новокуйбышевске огромную власть, но жила очень просто — в небольшой двухкомнатной квартире с деревянными полами, сделанными вручную табуретками.
Моя мама — профессиональный дошкольный педагог, долгие годы заведовала различными детскими садами. Много занималась дефектологией, больными детьми: слабослышащими, гидроцефалами — страдающими водянкой головного мозга. Именно от нее я «заразилась» детской психологией.
Началом моей карьеры психолога была как раз работа с детьми. Чтобы понять, познать детскую психологию, очень широко использующуюся, например, в психодраме, я некоторое время работала воспитателем в детском саду.
Наш дом благодаря маме всегда был пристанищем для моих одноклассников, однокурсников, коллег по работе. Она могла беседовать с ними — сначала детьми, а потом уже и взрослыми людьми, но людьми другого поколения — буквально часами. Вот кто для меня стал образцом практического психолога!
Я с юношеских лет была лидером — в пионерской организации, в комсомоле. Была секретарем комсомольской организации библиотек, кинотеатров и клубов отдела культуры Зеленоградского райисполкома.
В институте же, на факультете библиографии и библиотечного дела, я поглощала огромные объемы информации по литературе, культуре, истории. Мне повезло постигать эти науки у таких выдающихся преподавателей, как Анатолий Петрович Левандовский, которого мы называли нашим русским Робеспьером за его неподражаемое мастерство преподнести советским студентам историю Франции в виде захватывающего моноспектакля, о чем я помню и по сей день.
Я училась у советского маяковсковеда номер один, завкафедрой советской литературы МГИК профессора А.А. Поликанова. Должна заметить, что Маяковского я не любила и не люблю — никакие его периоды. «Флейты водосточных труб», которые так восхищают исследователей, — что это? Флейта — высокое, сток — низкое, грязное. Или: «По переулку вытечет весь ваш обрюзгший жир»… Низкое, грязное проходит через все его творчество, и моя нелюбовь к нему связана именно с этой, по сути, психологической интерпретацией его поэзии.
Но не любить Маяковского не значит не знать, и знала я Маяковского великолепно. А любила Есенина. Мой профессор был осведомлен о литературных вкусах своей любимой студентки и на экзамене, когда мне закономерно достались вопросы по Маяковскому, попросил меня почитать ему Есенина. И я 40 минут читала, после чего он подписал мне свою работу о Маяковском: «Надеюсь, что когда-нибудь вы если не полюбите, то хотя бы поймете Маяковского». Настоящий Учитель!
Вы ведь сами пишете стихи, печатаетесь…
Печаталась раньше — в основном в «Юности», в других молодежных журнала конца 80-х — начала 90-х годов. Сейчас больше пишу «в стол» или, например, для целей терапии.
В Московском институте культуры я увлеклась такой близкой к психологии дисциплиной, как патография, которая изучает художественное творчество с точки зрения выраженности в нем патологических черт личности (автора). Патография — не только психологические характеристики главных героев литературного произведения и самого автора, но и понимание, например, того, как автор, мужчина, мог написать столь замечательный, реалистичный женский характер. Или, наоборот, такой, что сразу видно — мужчина писал.
Что такое была Анна Каренина для Толстого? Или Аксинья для Шолохова? Многие литературоведы считают, что Михаил Шолохов взял некоторые черты Аксиньи у своей мамы. Но сколько типично женского в этом образе, как можно было так глубоко проникнуть в женскую сущность?
Моя работа в библиотеках, в клубах вольнодумного Зеленограда — города научно-технической интеллигенции — пришлась на замечательное время познания мира литературы и истории. Только появился Пикуль, только появился Кинг с его описанием энергий, о которых в СССР вообще нельзя было говорить.
А потом, в конце 80-х, к нам в страну из Европы и Америки хлынули разом все направления практической психологии… Должна сказать, что классические тексты по психологии я изучила, еще работая в фондах Ленинской библиотеки и Библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Многое из знаменитых работ по психологии у нас переведено еще в 20-х годах, но многое было не переведено — мы сами заказывали переводы и становились их первыми жадными читателями.
Но когда хлынул этот огромный поток, меня ничто не могло удержать то того, чтобы окунуться в него целиком и полностью. Я все стремилась познать на практике, пройти все возможные тренинги, понять: если что-то не получается — не получается именно у меня или этот метод вообще плохо работает? У меня были замечательные учителя в области практической психологии, например последователи школы психодрамы, знатоки методов Морено и блестящие практики — лауреаты Мореновского фестиваля. Нам преподавали психологи, занимавшиеся экстремальной психологией, работавшие в Чечне — кстати, НЛПисты. Я училась у самого известного на постсоветском пространстве специалиста по Юнгу и символдраме, блистательного Дмитрия Геннадьевича Залесского. Базовый, академический курс профессиональной психологии в одном из вузов, который я окончила, читала Татьяна Владимировна Барлас; она не являлась практическим психологом, но теория в ее исполнении не была сухой и нежизненной.
И самое главное, что меня волновало, — смогу ли я ту или иную технику применять в работе с тяжелобольными людьми, особенно с онкобольными.
Мое акцентирование на помощи онкобольным имеет личные причины. Очень близкие мне люди ушли из жизни, не получив квалифицированной психотерапевтической помощи. И, пережив этот стресс, я решила для себя, что сделаю такую помощь целью своей жизни. Буду помогать быстро, квалифицированно, с высоким КПД, и результат будет виден не через некий период времени, а, как требует гештальт-психология, здесь и сейчас.
Свою методику работы с онкобольными я сегодня патентую. Потому что я сама должна обучить психотерапевтов работать по ней, выдать им сертификат: степень ответственности такого психотерапевта очень велика.
А ваш супруг Михаил Владимирович Комаров, коммерческий директор компании, разделяет вашу жизненную и деловую философию?
Полностью. Мы единомышленники на сто процентов.
Когда я только становилась профессиональным психологом, получала второе образование, муж никогда не оспаривал того, что мне нужно учиться, заниматься наукой, хотя в этот период семейный бюджет, как вы понимаете, держался только на нем. Но он настоящий мужчина: упреков не только не звучало — они ему даже в голову не приходили.
Его отец пропал без вести, когда ему шел восьмой год, и он с тех пор был единственным мужчиной в семье. Он привык жить с ответственностью за мать — мою свекровь Людмилу Ивановну, а потом еще и с ответственностью за жену и дочь.
Я благодарю Бога, что мне так повезло в жизни. Муж постоянно заботится обо мне, стремится облегчить мне и бремя управления, и бремя помощи людям: помощь — это счастье, но и тяжкое бремя! Видит, что я замотана, и старается отвлечь, помочь расслабиться: «Посмотри, — говорит, — какие звезды!» Или буквально тащит в выходные за грибами, что для меня является хорошей релаксацией.
Ваша дочь тоже психолог…
Будущий. Она у нас с раннего детства имела большую склонность к языкам, и мы думали, что Аня пойдет в институт Мориса Тореза. Но вдруг она заявляет: мама, я буду только психологом и никем другим.
Конечно, это была для меня огромная радость. Но я сомневалась: достаточно ли это осознанный выбор с ее стороны, не просто ли желание быть похожей на меня? И я ее отправила на трехдневный тренинг знакомства с профессией психолога. Там всем ребятам задали простой вопрос: почему вы выбрали эту профессию? Аня ответила так: «Потому что я хочу помогать людям. Я вижу, как делает это моя мама, как “оживают” люди, которые прошли у нее курс психотерапии». Слышать это было для меня высшим наслаждением!
Сегодня она уже на третьем курсе факультета психологии Московского городского педагогического университета и жалуется, что их недостаточно нагружают практикой: ей хочется получать все больше и больше знаний по любимой психологии. Надеюсь, скоро она станет мне помощником в работе.
Как на вас, человеке, который возвел в принцип стремление к высоким духовным целям, сказывается занятие бизнесом?
Главное для меня в бизнесе — не переставать любить людей и получать удовольствие от того, что все они такие разные. Я не могу негативно общаться с людьми в силу своей профессии психолога — не могу, не умею и не буду этого делать, что бы ни произошло! А в бизнесе бывает всякое… Для меня даже то, что мы на переговорах не пришли к согласию, полезно, потому что я увидела другого человека, увидела другой образ мысли…
А что до противоречий между занятием бизнесом и высокими целями… Знаете, я таких противоречий не вижу! Настоящий управленец — творец. Если он не творит, значит, должен уйти из профессии.
Творить — это и есть достигать высот не только материальных, но и духовных. Не знаю как кому, а мне заниматься бизнесом, да и просто жить, без высокой цели неинтересно.
Анна Комарова: МАМА — ЭТО МАМА, А НЕ ДОМАШНИЙ ПСИХОТЕРАПЕВТ
— Анна, вы не жалеете, что пошли учиться на психолога?
— Нет. Наоборот, я все больше убеждаюсь в том, что это действительно мое. Мама на мой выбор специально не влияла. Я сама, наблюдая за ней, за ее методами, подбором подхода к людям, увлеклась.
Мне очень понравилось, и я сама пришла к маме и сказала, что хочу пойти учиться на психолога. Никакого давления с ее стороны не было, она говорила, что самое главное — чтобы мне нравилось то, чем я хочу заниматься.
Я общительный человек, у меня много друзей. И мне изначально было интересно наблюдать, как люди меняются, какие факторы на них воздействуют. Кроме того, я видела, как к маме приходят люди, у которых жизнь только в черных красках, — и выходят от нее с огнем жизни в глазах. Это очень важно — помогать людям, направлять их на принятие правильных решений.
— А почему педагогический вуз? Поближе к педагогической психологии?
— Нет, я буду не педагогом, а социальным психологом. Но это для начала, это базовое образование. А потом будут мастер-классы, специализированные курсы…
Пока у нас в основном теория, особой практики нет. Зимой собираюсь проходить практику у мамы, смотреть, как проводятся тренинги.
Я считаю, что на третьем курсе уже нужна серьезная практика.
— Почему вы выбрали социальную психологию, а не психотерапию?
— Сначала надо усвоить азы, а потом выбирать специализацию — может быть, и в психотерапии. Главный мой профессиональный интерес — наблюдение за людьми и попытки скорректировать их поведение. Но человек должен сам захотеть скорректировать свое поведение: невозможно исправить человека через силу.
У меня была подруга с проблемами, ей многое мешало в ее поведении. Она сама осознавала это, поэтому ей было проще что-то посоветовать. Это очень важно, чтобы у человека не возникло впечатления, что ему навязали решение — он как бы сам справился.
— Насколько сейчас наше психологическое образование избавилось от старых шор, открыто для современных течений?
— Психология вообще спорная наука — есть над чем поразмышлять. По сути, каждая школа — это собственный подход. И разные преподаватели придерживаются разных взглядов. Есть, например, сторонники НЛП, а есть те, кто категорически против. Но когда им задаешь вопрос, почему именно против, они не могут дать конкретного ответа. Конечно, сколько людей, столько и мнений, но я думаю, что НЛП очень полезная штука. Очень хочу попробовать на практике.
— Под руководством мамы?
— Естественно.
— Мама выступит в качестве тренера?
— Мама — мой идеал во всем, а в профессии тем более. Я считаю, что она в любой области практической психологии — ас, а мне еще учиться и учиться. А потом, уже посоветовавшись с мамой, я буду определяться со специализацией — чтобы стать для нее достойным коллегой.
— Рабочее место в «Питер Юнивесл Груп» уже зарезервировано?
— Но я хочу прийти не просто как ее дочь, а как профессионал в своем деле, чтобы моим родителям не было стыдно за меня.
— Какие у вас внутрисемейные отношения? Вы самостоятельный человек? Сами принимаете решения или советуетесь с родителями?
— В основном сама, но, если это важные и ответственные решения, я советуюсь не только с мамой, но и с папой. Для принятия таких решений у меня еще мало опыта в жизни.
— Мамин решительный характер вам передался?
— Думаю, да. Я считаю себя очень целеустремленным человеком. В институте я была старостой, и все приходили ко мне, чтобы я пробивала и решала все вопросы.
— А какие у вас отношения с мамой дома? Можно прийти к ней, поделиться проблемами?
— Конечно, это же все равно моя мама…
— …А не психотерапевт на дому?
— Нет, мама — это мама. Я, конечно, понимаю, что психология, когда ей занимаешься профессионально, входит в плоть и кровь. Мама не может уже разделить себя на маму и на психолога. Но это не значит, что я прихожу к ней, сажусь рядом и рассказываю, что у меня такие-то проблемы, а она по привычке начинает меня консультировать. Этого нет.
Михаил Комаров: НЕЛЬЗЯ ЖИТЬ БЕЗ ВЗАИМНОГО УВАЖЕНИЯ
— Михаил Владимирович, вы профессиональный коммерсант, сейл. Какие ощущения у вас от профессии, от работы коммерческим директором алкогольно-табачной компании?
— Отличные. Коммерция — это постоянное творчество, креатив. Сегодня ситуация на рынке такая, а завтра она полностью меняется — и ты начинаешь работать с точностью до наоборот, идешь против стереотипа. И получаешь результат, который другим и не снился.
Абсолютно все равно, в какой компании быть коммерческим директором, если у тебя есть голова на плечах, есть идеи, видение того, что ты хочешь, есть стратегия… Стратегия — это вообще номер один в этом списке.
Но сегодня существуют даже крупные компании, у которых нет маркетинговой стратегии.
А почему? А потому, что набрали людей без образования: компании не хотят вкладывать деньги в персонал. Мол, какой смысл обучать менеджеров по продажам, если конкурент им предложит в два раза больше и они уйдут к нему? Их в таких фирмах ничего, кроме денег, не держит.
Именно поэтому сейчас в правильно организованных компаниях выезжают вместе с семьями за грибами, на рыбалку, вплоть до вечеринок «без галстуков» — делают из сотрудников этакую «большую семью». Потому что эмоциональные привязанности очень трудно разорвать.
Но создать нормальный, работоспособный коллектив в нынешних условиях достаточно тяжело. Потому что руководство толком не понимает, что такое коллектив.
— Для формирования коллектива консультации психолога, корпоративные тренинги — критически важная вещь?
— Это, я считаю, самое важное на сегодняшний день. Должен быть сплоченный коллектив. Когда Вася смотрит, что Петя стал получать больше, что у него карьерный рост пошел, он ему начинает потихонечку гадить. Зачем это нужно, если каждый обязан заниматься своим делом, знать, за что он отвечает, и не лезть в чужой участок работы? И в то же время у сотрудника должно быть широкое видение ситуации на рынке и миссии компании на этом рынке, чувство сопричастности к этой миссии, ответственности за нее.
Сейчас часто бывает, как в фильме: «Твой объект — вот эта стрелка!» То есть менеджеров натаскивают на определенную ситуацию, и в нештатной ситуации они теряются.
— Как «Питер Юнивесл Груп» удается работать на два офиса?
— Человек привыкает ко всему, в том числе жить одновременно и по магаданскому, и по московскому времени. И проникается менталитетом того региона — через себя его пропускает…
То, что для нас с вами прописные истины, — там это неочевидно, там это идет тяжело.
— Легко ли жить с психотерапевтом?
— Дома Алена просто жена. Она умеет отключаться от офисных дел. Плохо, когда человек циклится на своей работе…
— Как говорится, уходя со сцены, не забудьте выйти из роли?
— Да, и выйти из роли для многих — большая проблема. Человек дома забывает, что он начальник только на работе, и продолжает командовать. Нужно просто не срастаться со своей маской.
— Вы работаете в одной компании с супругой, в ее подчинении. Это вам двоим помогает или мешает?
— Это прекрасно — у нас получился этакий семейный бизнес. Еще Аня окончит институт, придет в компанию — вообще будет здорово! Когда супруги любят друг друга, уже не принципиально, кто генеральный директор, а кто коммерческий…
Мужчина должен быть мудрым. Мудрый мужчина не будет завидовать жене и соперничать с ней. Ну а если тебя коробит, что твоя жена твой начальник, так решай для себя — или меняй работу, или жену.
— То есть у вас в семье главный принцип — уважение личности одного человека другим?
— Однозначно. Как можно жить без уважения, без взаимного интереса? Можно только существовать на одной территории.
— Ну, бывают семьи, где разное социальное положение у супругов. Сейчас есть мода брать в жены женщину без интеллектуальных излишеств… Этакий рублевский вариант…
— Рублевский вариант другой — ротация кадров. Там женщина больше трех лет не задерживается.
А что до хорошеньких пустышек, то сейчас они мало кому интересны. Это раньше было: ему — 60, ей — 22; ума как в анекдоте: семь выстрелов в голову, мозги не задеты… Мода на это прошла. Потому что какой толк от подобной куклы?
Нормальному человеку хочется пообщаться, поделиться с другим, найти сочувствие, понимание, самому дать это сочувствие и понимание. Человек ведь не может быть один.
— А кто у вас с Еленой Валерьевной глава семьи? Или вы как-то распределяете роли?
— Я вообще такое понятие, как роли, не приемлю. Роли бывают в спектакле. Я даже не помню, чтобы в то время, когда мы еще только поженились, мы как-то «распределяли»: ты будешь делать это, а я — то.
Например, жена устала, а я хочу есть. Так сделаю я себе поужинать — нет вопросов. Почему нужно тиранить жену: я, мол, голодный! Если вы любите свою женщину, значит, понимаете: насколько вы ее замучаете, настолько вы ее и получите.
Я не скульптор, а она не глина. Я не собирался из нее что-то вылепливать под себя. Потому что тогда будет стереотип, который со временем мне, возможно, будет неинтересен. Я-то с годами тоже развиваюсь, мое видение меняется.
Единственное, я ей не разрешал и не разрешаю менять прическу. Я считаю, когда у женщины хорошие длинные волосы, они делают женщину богаче, красивее, женственнее. Не то что эти куцые стрижки а-ля Хакамада…