Юрий КУЗЬМИН, Дарья СУХОДОЛЬСКАЯ
Фото из архива Катерины фон Гечмен-Вальдек
«Ты успешен тогда, когда находишься в гармонии с собственной деятельностью, если ты реализуешь свое истинное призвание. Можно быть настоящим профессионалом и в то же время — глубоко несчастным, потому что ты занят не своим делом. А найти его помогает только интуиция».
Фон Гечмен-Вальдек
Катерина Муратовна (в девичестве Урманчеева)
Родилась в Москве. Детские и юношеские годы провела в Праге, где работали ее родители. Окончила актерский факультет ГИТИСа. Снималась в российских и зарубежных фильмах. В начале 90-х годов во время одной из зарубежных поездок познакомилась со своим будущим супругом — бароном Эрнстом фон Гечмен-Вальдеком, в 1993 году вышла за него замуж.
В конце 90-х вернулась в Москву, став инициатором постановки первого в России мюзикла — «Метро». В октябре 1999 года на сцене театра «Московская оперетта» состоялась российская премьера «Метро». Cпектакль сразу же получил признание зрителей, критиков и средств массовой информации. За три
с половиной года его посмотрели более
500 тыс. человек.
Мюзикл стал обладателем театральной премии «Золотая Маска»
(в номинациях «Лучший спектакль» и «Лучшая работа режиссера»), премии «Музыкальный подиум» (в номинации «Самое модное шоу года»), его создатели были номинированы на Государственную премию РФ. За этим мюзиклом последовали другие проекты Катерины фон Гечмен-Вальдек —
мюзиклы «Нотр-Дам
де Пари» и «Ромео и Джульетта», которые также ожидал огромный успех.
Катерина фон Гечмен-Вальдек как продюсер представляла своих исполнителей на всероссийском конкурсе молодых исполнителей «Пять звезд» и в музыкальном телепроекте «Секрет успеха» на телеканале «Россия», где также была одним из членов жюри.
Катерина, вы продюсер, но с актерским образованием.
Как решили стать актрисой?
Я выросла в Праге, где работали мои родители, там и училась. В Советский Союз вернулась в 15-летнем возрасте и всю свою активность направила на борьбу с существующим в стране режимом. А первой системой, которую я решила сломить, стала советская школа, бывшая для меня символом ханжества и подавления человеческой личности, то есть всего того, что я просто не переносила.
За два года, с восьмого по десятый класс, я умудрилась поменять восемь школ. Всем своим поведением я противилась принятым там порядкам — например, борясь с уравниловкой, отказывалась носить форму. А если учитель на уроке повышал на меня голос, то я могла встать и сказать: «Если вы будете так со мной разговаривать, я перестану ходить на ваши занятия!» —
и выйти из класса. Естественно, появление такой модели поведения в школе, целиком основанной на пиетете ученика к учителю, разрушало систему, и я была в ней опасным лишним элементом. Училась я по всем предметам хорошо, поэтому просто выгнать меня из школы было невозможно. И директора этих несчастных учебных заведений умоляли моих родителей перевести меня куда-нибудь подальше.
Доучивалась я уже в вечерней школе. Параллельно работала в Большом театре уборщицей. Это тоже был вызов. Ведь пять поколений моих предков были музыкантами и служили в этом театре, а мой дедушка — легенда Большого.
Я же сначала решила устроиться работать в миманс — это артисты, выходившие в Большом в массовых сценах, но родители отказались мне в этом помочь. Наперекор им я пошла в отдел кадров театра, где девочке с улицы не могли предложить ничего лучше, чем вакансию уборщицы. Конечно, я была в легком шоке от такой работы, но решила, что это отличный способ расставить все точки над i в отношениях с папой и мамой. Так я стала мыть знаменитую мраморную лестницу Большого театра, вызвав этим дикий ажиотаж среди оркестрантов: они, веселясь, ходили смотреть, как внучка знаменитого виолончелиста моет полы!
В те годы эпатаж был синонимом моего имени. А в довершение всего я категорически отказывалась вступать в комсомол. Понятно, что в такой ситуации о поступлении в университет не могло быть и речи. Оптимальным вариантом получения хорошего «женского» гуманитарного образования был актерский факультет. Вообще, в России уникальное актерское образование. Это система, равной которой нет в мире: четыре года фундаментального филологического обучения плюс спецпредметы. Кроме того, актерская специальность давала возможность работать freelance. Моя непринадлежность к комсомолу выяснилась в ГИТИСе в последний момент, когда меня практически уже зачислили на курс, поскольку документы на поступление подавались абитуриентами уже после прохождения всех туров. Вот так я и стала актрисой.
Вы говорите о своем юношеском максимализме с большой иронией. Больше не бунтуете против системы?
С возрастом я стала мудрее и очень давно ни с кем не борюсь. Если первая часть моей жизни проходила под эгидой попыток объяснить внешнему миру, в чем он не прав, и требований немедленного осознания вся и всеми своей неправоты и моментального исправления, то сейчас я понимаю, что важнее просто самому формировать жизнь вокруг себя. Кроме того, теперь я очень хорошо вижу и понимаю мотивации людей. Очень важно отдавать себе отчет, что ни один человек в мире не обязан действовать в твоих интересах. И тогда становится гораздо легче жить.
После окончания театрального вуза, снявшись в нескольких фильмах, вы отказались от профессии актрисы. Почему?
Во-первых, я попала в момент, когда советское кино уже закончилось, а российское еще не началось. Именно поэтому, кстати, я много снималась за границей. Во-вторых, понимая всю условность актерской профессии и ее зависимость, к своей специальности я относилась с большой дистанцией. В-третьих, поскольку я очень креативный человек, мне был интересен сам процесс съемок, гораздо больше, чем конечный результат. Я даже фильмов со своим участием особенно не смотрела.
Ну и, наконец, самое главное — я изменилась, человек же растет всю жизнь. Осознала, что актер — это инструмент в руках режиссера. Ведь как бы хорошо актер ни делал свою работу, результат от него не зависит. Я же люблю все контролировать сама. Оставаться инструментом всю жизнь мне было неинтересно.
А почему вы, разочаровавшись в актерской профессии, не пошли в режиссеры?
Я убеждена, что режиссер должен уметь делать то, чего не может ни актер, ни продюсер. Но в России это большая редкость.
Продюсер — именно та профессия, в которой я смогла применить все свои знания и навыки. Ведь это человек, который берет на себя ответственность за все, что происходит в процессе создания проекта, и отвечает за его качество. Каждый художник — артист, хореограф, режиссер — видит только свою часть работы, и это нормально. Но должен быть человек, который, как дирижер, смог бы объединить таланты всех участников творческого процесса и направить их на создание коллективного творческого продукта. Эта безумно интересная задача стоит перед продюсером.
Разве продюсирование — это не чистый бизнес? Где здесь место творчеству?
Нет, в России это не бизнес. У нас продюсер — абсолютно творческая профессия. На Западе — да, там продюсер — это человек, создающий финансовые условия для творческого коллектива или артиста. В России же, как я уже говорила, продюсер — человек, который берет на себя совокупную ответственность за все происходящее, в том числе и за творческий процесс. Потому что мы, к сожалению, живем в стране воинствующего дилетантизма, в стране людей, большинство из которых занимается не своим делом, просто потому, что оно им нравится. На энтузиазме и на подвижничестве иногда получаются замечательные вещи, но не все энтузиасты и не все подвижники одарены в той сфере, в которой им хочется прилагать свои усилия.
Дело еще и в том, что «верхнюю планку» можно поднимать до бесконечности, но «нижняя планка» у всех разная. У меня она гораздо выше среднестатистической. Для меня не существует принципа «необходимой достаточности».
Я понимаю, что это моя проблема и что у очень большого числа людей своими действиями вызываю дикое раздражение: им кажется, что я делаю за них их работу и таким образом пытаюсь доказать, что они ничего не стоят. Но это совсем не так. Я просто даю человеку сделать максимум того, на что он способен, и дальше доделываю сама. Также я осознаю, что свою проблему мне очень легко устранить, закрывая на многое глаза. Но я не могу себе этого позволить, ведь пострадает продукт, за который я несу ответственность.
А что подтолкнуло вас на столь авантюрный шаг, как постановка первых в России мюзиклов?
Вы знаете, я убеждена, что мюзикл — колоссальный инструмент манипуляции человеческим сознанием. Мюзикл отличается от просто музыкального спектакля. Главный инструмент воздействия обычного музыкального театра на зрителя — это драматургия и актерская игра, а музыка лишь усиливает эту составляющую.
В мюзикле же все наоборот: главным здесь является музыкальная драматургия, вокал, а актерская игра их только дополняет. А музыка, как известно, очень мощный и универсальный инструмент, она гипнотически действует на людей любого возраста, любой социальной категории. Это необыкновенно интересно!
Моя первая попытка поставить в России мюзикл «Метро» была в начале 90-х, еще до моего замужества. Я была потрясена, когда в первый раз увидела «Метро». Я связалась с продюсерами и предложила сотрудничество. Потом прошла стажировку на Бродвее и получила задание организовать в России кастинг для участия в американской постановке «Метро». В результате в бродвейской версии этого спектакля играли двое из отобранных мною ребят. Это были будущие «Иванушки» — Игорь Сорин и Андрей Григорьев-Аполлонов.
Но в России тогда было не до мюзиклов. Произошел путч, который отбросил всю нашу жизнь в совершенно неожиданную сторону; люди были заняты собой и тем, чтобы прокормить семью. Потом я вышла замуж и на несколько лет прекратила свою деятельность в России.
Но приближался 2000 год, и я решила, что пришло время вернуться к этой идее. Я отлично понимала, что этот мюзикл может стать лицом сегодняшней молодой России и настоящим событием к Миллениуму.
Ваши «Метро», «Нотр-Дам де Пари» «Ромео и Джульетта» имели большой успех, но потом мюзиклы стали приедаться российской публике…
На мой взгляд, дело совсем не в том, что мюзиклы начали приедаться — просто слабые постановки не нашли своего зрителя.
Наша публика полюбила мюзикл и после нескольких успешных проектов стала с удовольствием ходить на спектакли, заявленные в этом жанре, но каждый раз была разочарована. Человек, воспитанный на русской театральной традиции, приходя в театр, хочет не просто развлекаться, а испытывать сильные эмоции, сопереживать герою, смеяться и плакать вместе с ним, а такие эмоции способны дать далеко не все спектакли.
Говорят, что популярность мюзиклов в России снизилась после трагедии на Дубровке.
Это легенда, придуманная себе в оправдание людьми, делавшими провалившиеся мюзиклы. Все три дня «Норд-Оста» в октябре 2002 года мы играли «Нотр-Дам» при абсолютно полном зале. Тогда наш театр напоминал Ленинградскую филармонию августа 1942 года, когда в блокадном городе состоялась премьера Седьмой симфонии Шостаковича. Люди не уходили после спектакля, они просили ребят петь еще и еще. Весь зал стоял, и плакали все — и зрители, и артисты. Это был настоящий эмоциональный контакт публики и артистов. Больше такого я никогда не видела.
После трагедии у нас были колоссальные аншлаги. Более того, к нам приходили американские артисты шедшего в то же время в Москве мюзикла «42-я улица», где были пустые залы, и изумлялись — как это возможно?
Наверное, в том, что страну захлестнула волна плохих мюзиклов, есть и моя вина. Посмотрев на меня, все пришли к выводу, что если это удается какой-то барышне, то не боги горшки обжигают. А сопоставив число публики в зале и цену билета, многие решили, что по прибыльности этот бизнес следующий после торговли оружием и наркотиками, и кинулись в эту нишу.
Но оказалось, что поставить хороший мюзикл — дело очень непростое. Сегодня все понимают, что гораздо прибыльнее вложить миллионы в кино, ведь производство спектакля и современного фильма вполне сопоставимо. Но в отличие от кино, которое окупается в первые несколько недель, в театральном проекте нужно, чтобы ваш зал практически ежедневно наполнялся зрителями, и так должно продолжаться долгие месяцы. Здесь нельзя никого обмануть с помощью широкой рекламной кампании и пиара, потому что в России очень сложный зритель, избалованный и привыкший отличать хорошее от плохого, и сарафанное радио у нас работает гораздо более эффективно, чем любая реклама.
А почему вы перестали делать мюзиклы?
Я перестала делать мюзиклы только в России. Не хочется топтаться на одном месте и возвращаться к тому, что уже пройдено, хочется двигаться вперед. Впрочем, я всячески помогала Илье Олейникову, написавшему великолепный, глубоко философский мюзикл-ревю «Пророк», и вместе с режиссером «Метро» Янушем Юзефовичем они выпускают сейчас грандиозный спектакль. Илья Львович хочет перенести эту постановку в Москву, и я буду всячески ему помогать. Однако саму себя заставить делать мюзикл в столице не могу — мне неинтересно.
Сейчас я делаю масштабный молодежный мюзикл в Китае. Это огромный и невероятно интересный рынок, и у меня есть уникальная возможность стать пионером этого жанра, да еще в год, когда страна будет принимать Олимпийские игры.
В России вы работаете с индивидуальными исполнителями. Это интереснее, чем делать мюзиклы?
Эти вещи нельзя сравнивать. Признаюсь, меня не очень привлекает работа с сольными исполнителями, потому что на продвижение одного артиста требуется не меньше усилий, чем на производство самого масштабного мюзикла. Однако, занимаясь этим, я отдаю свой долг ребятам, сделавшим имя и славу моим проектам. На протяжении нескольких лет они выходили на сцену в моих спектаклях, мы были одной командой, и сейчас я не могу сказать им: «Спасибо, вы хорошо поработали, а теперь уезжайте обратно в свой Бийск или Тулу». Видите ли, эти ребята не такие, как мы. Люди, которые так одарены, —
особая порода. Их дар — тяжкая ноша, ведь из-за своего предназначения они не хотят и не могут заниматься ничем другим, но самим пробиться им очень тяжело, Поэтому помогать
им — мой долг.
Очень часто я финансировала участие моих артистов в конкурсах молодых исполнителей «Пять звезд» и «Новая волна», даже не имея с ними продюсерского контракта. С коммерческой точки зрения это странный поступок, но с морально-нравственной, на мой взгляд, абсолютно правильный. Мне было важно, чтобы эти ребята могли состояться под собственным именем и не остаться навсегда в тени наших проектов.
Что касается сегодняшнего моего подопечного — 17-летнего туляка Леши Воробьева, то он тоже оказался в зоне моей прямой ответственности, поскольку именно я выбрала его из нескольких тысяч кандидатов, будучи членом жюри телевизионного конкурса «Секрет успеха».
Задача телевидения — не открывать таланты и давать дорогу молодежи, а создавать рейтинговые телевизионные шоу. Проект заканчивается — и эти ребята становятся никому не нужны. Это преступление, тем более что Леша —
настоящий самородок. Несмотря на свою богатую практику, я впервые столкнулась с таким явлением. Недаром уже в 15 лет он стал золотым медалистом Дельфийских игр.
У Леши контракт с Universal Music, кроме того, он активно снимается не только в сериале MTV, но и в большом кино. И, кстати, это первый прецедент, когда поп-артист фактически с первых своих шагов на эстраде оказался востребован и в кино. А совсем недавно он получил премию RMA «Открытие MTV 2007». И я надеюсь, что скоро моя продюсерская помощь ему уже не понадобится.
Все ваши проекты успешны. А вы сами успешная женщина?
Смотря что вы вкладываете в это понятие.
Я считаю, что человек живет той жизнью, которую он хочет получить. Если мы хотим быть несчастными — мы несчастны, а если стремимся к успеху — успешны.
На мой взгляд, ты успешен тогда, когда находишься в гармонии с собственной деятельностью, если ты реализуешь свое истинное призвание. Можно быть настоящим профессионалом и в то же время — глубоко несчастным, потому что ты занят не своим делом. А найти его помогает только интуиция. Но, увы, очень часто под влиянием общества, семьи, внешнего мира человек принимает интуицию за нечто ошибочное и слушает только голос своего разума, а на него, к сожалению, влияет масса обстоятельств.
Я считаю себя абсолютно счастливым человеком, поскольку всю жизнь делала то, что хотела. Вообще, у меня есть колоссальная привилегия: я могу заниматься тем, что мне нравится, и иметь дело только с теми людьми, с которыми хочу. А для современного социума это редкое везение.
А как совместить успешность в профессии и счастье в личной жизни? Надо ли их противопоставлять?
Нет. Это звенья одной цепи. Если человек все время стоит перед выбором: работа или семья, то, значит, он что-то делает не так и его стереотипы взаимоотношений с внешним миром где-то дают сбой. Эта проблема очень легко решается, если ты понимаешь ее источник.
Перед вами эта проблема не стоит?
Муж — мой главный союзник во всех делах и участник всех моих проектов. И, к счастью, у нас обоих нет необходимости ходить каждый день на работу, и поэтому нам легче: мы проводим вместе гораздо больше времени, чем среднестатистическая современная семья. Но если бы передо мной встал такой вопрос: семья или работа, то я, конечно же, без колебаний выбрала бы семью. Это единственно правильное женское решение, по-моему, поскольку нет ничего важнее отношений между людьми, все остальное — баловство.
И в какой стране мира проводит больше времени ваша интернациональная семья?
Везде. Но главная база семьи Гечмен-Вальдек под Зальцбургом. Это место, откуда родом мой муж.
А где ваша родина?
В России, конечно. Я абсолютно русский человек. Более того, может, это вызовет у кого-то недоумение, но, несмотря на то что я уже 14 лет замужем, у меня до сих пор российский паспорт, и другого у меня нет. Но так как я с детства путешествую, моя цыганская натура дает о себе знать. Я вообще считаю, что дом — это то место, где ты и твои близкие. Мне комфортно везде, я нигде не испытываю ностальгии. Правда, надо заметить, что я просто не успеваю ее испытать, поскольку все время возвращаюсь в Россию.
Что бы вы пожелали нашим читательницам?
Всегда будьте уверенными в себе и никогда не старайтесь казаться не тем, кто вы есть на самом деле.
Я считаю, что женщина должна быть абсолютно независима от внешнего мира. Можно, например, сколько угодно критиковать мою внешность, меня это ничуть не ранит и совершенно не волнует. Только я решаю, толстая я или нет и идет ли мне такая прическа. Более того, я отношусь к той редкой категории женщин, которые с удовольствием покупают подругам те же вещи, что и себе. И мне совершенно безразлично, будет ли кто-то на званом вечере в таком же платье, как я. Даже не вижу неловкости в подобной ситуации. Ведь на каждой из нас платье смотрится иначе. И еще я очень хорошо понимаю Ингрид Бергман, о которой до сих пор рассказывают, что она дважды в разные годы получала Оскара в одном и том же платье. То же могло случиться и со мной. А почему бы и нет, если это платье тебе особенно нравится и соответствует твоему сегодняшнему настроению? Поверьте, с таким отношением к жизни гораздо комфортнее жить.