Александр ВЫСОЦКИЙ
Женское движение в России и мире насчитывает уже более чем полтора века, но «у нас» и «у них» его пути часто расходились.
В XIX веке и в Западной, и в Восточной Европе у истоков женского движения стояли жительницы столичных городов, представительницы обеспеченных слоев: жены профессоров, как М. Вернадская; владелицы больших состояний, как сестры Трубниковы; представительницы старинных дворянских родов, как А. Философова (урожденная Дягилева, она была теткой С. Дягилева, инициатора «Русских сезонов» в Париже); Н. Стасова родилась в семье придворного архитектора и т. д.
Как и на Западе, эти небедные дамы добровольно жертвовали свои средства на общественные нужды. Они создавали условия для «вторжения» женщин в ранее закрытые для них области профессиональной деятельности (этой возможностью пользовались женщины из разночинной среды — дочери чиновников низшего ранга, священников, купцов, преподавателей гимназий). М.В. Трубникова, дочь декабриста В.П. Ивашева и К.-П. Ледантю, рожденная в Сибири, была, тем не менее, довольно богата. Вложив личные средства и найдя единомышленниц — Н.В. Стасову и А.П. Философову, она первой показала, как перейти от слов к делу, создав Женскую издательскую артель. Результатами активной деятельности этого своеобразного триумвирата были также Общество дешевых квартир, Владимирские женские курсы, швейные мастерские, воскресные школы для крестьян.
Как и за рубежом, социальный состав участниц женского движения в России постепенно модифицировался — от зажиточных к беднеющим и бедным. «Новых» женщин отличала быстрая, преимущественно нисходящая, социальная мобильность, потеря связи со своей средой, утрата средств к существованию, а с ними и моральных установок, идеалов, ценностей и норм поведения своей прежней среды.
Возрастной состав сочувствующих, активных деятельниц и даже лидеров женского движения — молодые дамы и девушки, избавившиеся от родительской опеки и, как они считали, от «ига семьи» (разрыв, уход, побег из дома…). И западные феминистки, и русские женщины, стремившиеся к тому, чтобы за ними были признаны гражданские и политические права, видели пути обретения этих прав через образование и свободный выбор профессии.
«Равноправки» (как они назовут себя полвека спустя) явочным путем завоевали свое право на получение образования. Кто-то проникал в университет на занятия; кто-то создавал кружки, в которых читались лекции по естествознанию, медицине; самые же последовательные и юридически подготовленные добивались открытия негосударственных женских курсов: Лубянских (1869 год) и Герье (1872 год) в Москве, Владимирских (1870 год) и Бестужевских (1878 год) в Петербурге и подобных им в других крупных городах империи. Однако завершать образование большинство из них были вынуждены за рубежом, где и происходило, кстати сказать, более тесное знакомство российских «равноправок» с идеями западного феминизма. Впрочем, многие выпускницы женских курсов и даже западных университетов по возвращении на родину имели немалые сложности с трудоустройством. Решить эту проблему должно было созданное в 1893 году по инициативе Н. Стасовой Общество вспоможения окончившим курс наук на высших женских курсах, но и его ресурсов было недостаточно.
САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ И СОСТОЯТЕЛЬНЫЕ
Впрочем, в истории раннего русского феминизма, истории вовлечения в общественно-политическую деятельность десятков и сотен сочувствующих идеалам женской эмансипации — было немало самобытного, непохожего на западные реалии.
Отметим, что правовое и в особенности имущественное положение российских женщин, в отличие от положения их западноевропейских современниц, было весьма прочным, а потому перед русскими женщинами стояли задачи борьбы не столько за юридическое закрепление их прав в законодательных актах, сколько за то, чтобы действующие уже законы выполнялись. В любой русской семье жена обладала правом владения своим личным имуществом, имела собственнические права в отношении не менее чем одной седьмой части движимого и одной четвертой части недвижимого имущества семьи, если оставалась вдовой. Лишь в области наследственных прав действовал ряд ограничений, хотя даже дочери также имели право на фиксированную часть наследства. Перечисленных прав у европейских женщин того времени либо вообще не существовало, либо они были меньшими.
Широкие права российских женщин в области собственности давали им возможность делать пожертвования, основывать женские кооперативы, самостоятельно решать, на что тратить деньги. То есть русские женщины страдали в большей степени не от отсутствия имущественных прав, а от неумения ими пользоваться (от правовой безграмотности), от общественного мнения, порицавшего женщин, стремившихся к самостоятельности, от постулированной православием идеи о необходимости подчиняться воле мужей и иных родственников-мужчин.
Русские женщины, приобщившиеся к феминистскому движению, не ставили, да и не могли ставить один из главных вопросов, который волновал их западных коллег — вопрос о политических правах женщин, поскольку в самодержавной России политически бесправными являлись многие слои населения и в этом смысле женщины оказывались равны мужчинам. Когда в 1881 году — в условиях начавшейся вслед за убийством Александра II реакции запретили женские организации, то точно так же были запрещены и многие другие общественные объединения.
Феминистское движение в России не было массовым, и «равноправки» не имели своего лобби в государственных организациях (с начала XX века — в Думе). Однако, несмотря на малочисленность, они довольно быстро перешли от «малых дел» к масштабным, связанным прежде всего с семейным законодательством. Процедура развода в России была известна с древности, но в силу традиции женщины редко пользовались имеющимися у них правами. Дискуссии юристов о совершенствовании брачного и частно-правового законодательства привели к принятию ряда нормативных актов, практически уравнивавших женщин и мужчин в праве попечительства над детьми. Кое-какие послабления были даны женщинам и в обосновании права на гражданский брак либо раздельное проживание с супругом.
ЧИТАТЕЛЬНИЦЫ И ПИСАТЕЛЬНИЦЫ
Российские феминистки никогда не противопоставляли себя мужчинам. И если западные феминистки всегда стремились отделиться от мужской иерархической системы мироустройства и создать свою систему, то русские деятельницы женского движения с самого начала полагали необходимым использовать в своих целях общественные структуры и движения, инициированные и созданные мужчинами. Более того, многие русские феминистки видели в мужчинах, боровшихся за права, достойных лидеров. Достаточно вспомнить некрасовскую Сашу— предтечу «новых» женщин в жизни и в литературе (поэма написана в начале 50-х годов XIX века), которая восхищалась вольнолюбивыми речами Агарина: «Что ни спроси — растолкует, научит, с ним говорить никогда не наскучит…» В одной из статей Н.А. Шахматовой было даже сказано: «Интеллигентная русская женщина ни в какой форме не желает обособления».
Еще одной чертой, отличающей историю российского женского движения от западного, считается особая связь литературы, в частности публицистики, с жизнью. Роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» (1862 год), в котором был указан всем жаждавшим «дела и свободы» путь их обретения — создание производственных артелей и коммун, стал буквально учебником жизни для «новых» женщин. Литература позволила сформироваться и вызреть на русской почве своеобразному, а именно равноправному, отношению к женщине как к «другу по общему делу». Причем такое отношение в немалой степени выпестовано и церковной книжностью, православными проповедями, которые сформировали в русских женщинах культ внутренней сосредоточенности и самоотдачи. Шестидесятницам и их последовательницам оставалось лишь использовать выработанную церковными проповедниками особую значимость для русского менталитета печатного слова. «Для народа, политических свобод лишенного, литература была единственной трибуной», — считал А.Герцен, и потому статьи поборников женских прав и роман «Что делать?» превращались в «учебники жизни». Наличие или отсутствие той или иной социальной программы в литературном произведении являлось для читающей публики в России более существенным, нежели литературно-художественные достоинства. Известно, что тот же роман Чернышевского оказался не только вместилищем советов по практической организации коммун и артелей, но и сборником рекомендаций по решению личных и семейных коллизий. При исключительной значимости и действенности печатного слова неудивительно, что некоторые деятельницы российского женского движения второй половины XIX века были не столько хорошими ораторами (как на Западе), сколько людьми, хорошо владевшими пером, как прозаическим, так и поэтическим. Большинство из них поклонялись Жорж Санд и пытались ей подражать.
А СЕКСУАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Меньшее внимание к вопросам пола и сексуальности — еще одно отличие российской модели феминизма от западной.
Русская литература второй половины XIX века ни в коей мере не учила «науке страсти нежной», отсутствие страсти мешало героиням русских романов (да и героям тоже, достаточно вспомнить знаменитую статью Чернышевского «Русский человек на rendez-vous», в которой он анализировал неспособность героя принять вызов любви, чувство Аси!) быть похожими на героев литературы европейской. Все деятельницы русского феминизма первой волны — даже если взглянуть на их дагерротипы и фотографии — асексуальны. Внешними коррелятами российских феминисток были простота, утилитарность, небрежность в одежде и прическах, готовность без стеснения носить очки и курить папиросы, резкие, угловатые движения, скудная еда, даже отсутствие «хороших манер».
Кстати, российские феминистки ХIX века более нетерпимо относились к галантности представителей сильного пола по отношению к дамам, нежели их зарубежные «товарки». И если западные передовые женщины воспринимали такое почитание как привычное и необидное (ведь на Западе издавна был распространен культ Прекрасной дамы, и связанное с ним поклонение женщине), то острые на язык «равноправки» окрестили его «духовным гетто» (так выразилась одна из российских феминисток А. Тыркова). Подобные восторги в адрес женщин она назвала «шелковыми силками», которые удерживали женщин на привычных социальных ролях — соблазнительницы, жены, домохозяйки. Поэтому освобождение женщины прочитывалось в России как освобождение от стереотипных социальных ролей. Западное же феминистское движение пришло к этому посылу значительно позже — лишь в 60-е годы XX века.
СОЗИДАТЕЛЬНИЦЫ
Совсем другим было и благотворительное направление отечественного женского движения. Российские феминистки были убеждены в том, что единственно полезной формой помощи неимущим являются меры по предоставлению им оплачиваемого труда. Помощь же милостыней они воспринимали как нечто неэффективное и даже вредное. Пример создания М. Трубниковой, Н. Стасовой, А. Философовой Общества дешевых квартир (1859 год) и Женской издательской артели (1863 год) оказался продолженным множеством организаций подобного рода — это Знаменская коммуна В. Слепцова, артель-прачечная
г-жи Гаршиной, дома трудолюбия, где женщины в отличие от артелей могли еще и жить, общества взаимопомощи и т. д. Неудивительно, что к рубежу веков, то есть за неполные четыре десятилетия, Россия опередила другие европейские страны по качеству и разнообразию профессий, доступных женщинам, в частности по числу практикующих женщин-врачей. Если в Европе феминистские благотворительные организации занимались больше обучением женщин тому, как им стать лучшими матерями и женами, то есть домохозяйками, то в России благотворительницы учили женщин рассчитывать только на собственные силы и зарабатывать собственным трудом.
И, наконец, последнее — наличие явной связи между ранним феминистским и революционно-демократическим движениями. Бесспорно, влияние общих социальных процессов на эволюцию женского движения было в России большим, нежели в Европе. При этом женщины-шестидесятницы не являлись в полном смысле революционерками, хотя они и участвовали в создании полулегальных предприятий. Российское женское движение 60-х годов XIX века можно связать с радикальной ветвью революционной борьбы, поскольку в то десятилетие еще не было четкой грани между различными оттенками идеи преобразования и освобождения страны.
В конце же 70—80-х годов, когда в России стали быстро распространяться идеи марксизма, обособленному политическому движению реформистски настроенных российских женщин оказалось явно не по пути с революционным нетерпением и главной у марксистов идеей «свержения до основанья». И не смотря на то, что ряд российских феминисток примкнул к радикальному революционному движению
(В. Фигнер, В. Засулич, С. Перовская), по большому счету пути российского феминизма и марксизма разошлись раз и навсегда.